Сибирские огни, 1986, № 12

Сначала Визбор, затем Окуджава, а по­ том уж он, Высоцкий. Визбор: «Три дня искали мы в тайге капот и крылья...» Окуджава: «Мама, мама, это я дежурю, я — дежурный по апрелю!..» И он, наконец. Это: «Корабли постоят и ложатся на курс...» Мы не привыкли. Никто, вроде, и не го­ ворил вот так: «самых любимых и предан­ ных женщин». Не говорил, что «кроме». «Возвращаются все, к р о м е лучших друзей, к р о м е самых любимых и пре­ данных женщин». Мы росли и воспитыва­ лись на светлом, неколебимом во всех отношениях оптимизме. «Кто весел, тот смеется, кто хочет, тот добьется...» Не­ плохая песня, кто же будет спорить, но только наша-то даже в юные годы жизнь была все-таки пошире. А тут вот это — «кроме». Словно тебе у Ремарка какого, у Хемингуэя. Дескать, так пошло-повелось- завелось уж на белом свете, что на счастье, долгое и беспроигрышное, рассчитывать как-то «е приходится. Пусть не всегда не приходится, не вечно, пусть хоть в тоске вот, в настроении таком, но все же — к р о м е , к р о м е . И тут-то, в бесстраш­ ной близости к настоящей беде и смерти, в изначальной верности интонации, неот- деленности ее от живой, трудной и всамде­ лишной за окнами жизни и была, и роди­ лась, показалось, эта вот неожиданная, щемящая и долгожданная его, Высоцкого, нота. ...В Москве на собеседовании во ВГИКе пожилой профессор поднял коричневый чешуйчатый палец и громко, и чуть ли, почудилось, не подхихикнув сам себе, объ­ яснил небольшой, но с интересом внима­ ющей аудитории, по каким таким причи­ нам и недостающим качествам он полагал невозможной для меня учебу именно здесь, именно вот в этом высшем учебном заведе­ нии. Ну да-а. А мне, разумеется, хотелось. Палец профессора означал для меня нечто вроде закрытого навсегда шлагбаума ко все­ му, что манило меня в ту пору в Москве. Да, что только там, в ней, и представлялось единственно возможным. К книгам, кото­ рых, я думал, нету в нашей городской публичной библиотеке, к театрам, к теат­ ру на Таганке (где...), к лекциям, на кото­ рых умные потомственные интеллигенты высказывали бы с кафедры на глазах рож­ дающиеся свежие мысли о смысле чело­ веческого существования. К товарищам, наконец, с которыми можно будет «гово­ рить и спорить» о том, о чем, мне каза­ лось, говорить и спорить совершенно не­ обходимо, чтобы все было п о - н а с т о я ­ ще м у . И вот в черный тот день с од­ ним таким же, как я, непоступившим неудачником мы сидели в привокзальном ресторане в ожидании своих поездов. Би­ лет домой лежал у меня во внутреннем кармане, и, видит бог, как же он, прокля­ тый, был тогда тяжел. И тогда, за тыщу километров от моих ребят, от нашего дет­ ского парка у школы и от леса, из ма­ ленького ресторанного оркестра поднялся барабанщик с покатыми, как у Высоцкого, плечами и повернул микрофон на себя. «Над Мурманском ни туч, ни облаков... Туда нас не заманят и награды...». Он пел хрипловато, чеканя и как бы специально придерживая в иных местах ритм, но не подделываясь, не стараясь все-таки подде­ латься; и потому-то у него, наверное, и получилось. И вот — и я это помню до сих пор — мне сразу же сделалось легче. Легко почти. Я вдруг словно сбросил с себя прилипший уже было ко мне взгляд забраковавшего меня профессора. Я слов­ но освободился и возвратился в самого се­ бя. Это было так приятно и хорошо, что от радости избавления я благодарно по­ махал барабанщику рукой и поднял боль­ шой палец кверху. Чего ни раньше, ни по­ том не делал уже ни разу. Дескать, мо­ лодец, барабанщик, не испортил песни! Но барабанщик и в самом деле был моло­ дец, он этого моего фамильярного пальца не увидел, не захотел увидеть, и правиль­ но, правильно сделал. Он не нуждался в подобных дешевых одобрениях, потому что, наверняка, имел и свое собственное отношение к тем песням. Имел, а потому не нуждался. И как этоѵбыло у нас. Сперва на экранах появился этакий немного, что ли, приблатненный и — да простят мне это слово — наглоглазый па­ рень, который произносил, скажем, в филь­ ме «Живые и мертвые» такие, примерно, слова: «Да мало ли кто за что с каких пор не держался!» А ты, мол, за баранку! Речь шла о долго бывшей в окружении нашей части и о разных ощущениях прос­ тых ее бойцов... В фильме «Наш дом», была сделана попытка нравственной ориентации поколения, приходившего в 60—70-е годы в жизнь и искусство, попытка честная и поэтическая, в этом фильме Высоцкому тоже достался лишь маленький эпизод. Герой влез на автобус телевизи­ онщиков, снимающих первомайскую де­ монстрацию, и кричит, сдвинув ладони рупором, выкрикивает имя своей девушки, а из автобуса выскакивают двое, и один из них, в наушниках, окорачивает «зале­ тевшего» героя. «А ну слазь оттудова!» — и голосом уже тем самым, его. Теперь, когда повторяют, случается, этот фильм, голос узнаешь. В «Карьере Димы Горина» он шофер, и тоже с наглым почти лицом, но уже временами словно бы добреющим, больше уже как бы свойский, чем нахра­ пистый. Дима Горин ревнует его к своей возлюбленной и замахивается лопатой, а герой Высоцкого пугается и, убегая, для смеха, даже падает. Но в фильме имеется эпизод, где понадобился именно, кажется, уже он, именно Высоцкий. Медосмотр... и бригаду монтажников, в которой и ге­ рой Высоцкого, осматривает медицинская комиссия. У кого камера выхватывает и показывает глаз, у кого рот, а герою Вы­ соцкого врач мнет живот. Я сказал «пона­ добился именно», потому что в бригадах монтажников действительно есть такие вот ладные и крепкие маленькие торсы, а среди актеров, осуществляющих психоло­ гические роли, их все же маловато. Он не особенно тут и здоровяк, но и явно все- таки не притворщик. Или еще. «713 про­ сит посадку». Тут уж бил его героя не Демьяненко, Отар Коберидзе — мужчина: никто спорить не станет. Он бьет малень­ кого, но этакого горлохвата из морской пехоты — Высоцкого — парой. В живот, 151