Сибирские огни, 1986, № 12

Вот и ушел человек. Не академик, не лауреат. Без степеней, без званий. Дон-Ки­ хот в тюбетейке, бессребреник и мечтатель. ...Говорят, в атмосфере вокруг нашей голубой планеты все больше сгущаются всякие газы, копоть и прочие выбросы, ко­ торые создают для Земли так называемый парниковый эффект: охотно пропускают тепло, идущее от Солнца, но не отдают, за­ держивают тепловое излучение земли. И по­ тому постепенно происходит всеобщее поте­ пление. Если его не прекратить, то начнут таять ледники на полюсах нашей бедной, вконец запутавшейся планеты, и со време­ нем они затопят все материки. Я почему-то куда больше волнуюсь за иное. У нас, у людей, тоже, вроде бы, свой «парниковый эффект» — от теплиц дачных кооперативов, от насиженного тепла уютных лакированно-полированных квар­ тир («мой дом — моя крепость, но чур — со всеми удобствами!»). Удобств много, уже и унитаз не простой подавай,— за голубым гоняемся. Только что-то в этом парниковом климате все меньше теплоты остается меж­ ду нами, все меньше доверчивой и бескоры­ стной человечности. Я не против роста благосостояния, я — против ожирения души. И меня возмущает, когда о хапуге и жулике говорят с уваже­ нием («деловой человек, с мозгами и хват­ кой!»), а о человеке радужном и бескоры­ стном — снисходительно, чуть ли не с през­ рением. В лучшем случае Дон-Кихотом на­ зовут, в худшем — дураком. А они, беско- рыстные-то,— это те Чумазые, потные и всегда замотанные кочегары, что постоянно поддают жару в топку, не дают погаснуть огню доброты и человечности. И коммунизм, я считаю, наступит, когда главной потребностью станет желание от­ давать, дарить. Когда каждый из нас пред­ почтет воспитать хорошего преемника исследователя, врача, сталевара, а не оттяпать для себя диссертацию, личный рекорд или там орден. Наверное, любому из нас в свое время пионервожатая, повязав впервые красный галстук, объясняла суть пионерского салюта: _ Это значит, что общественное выше твоего личного. Понял? И мы уверенно кивали головами: поня­ ли, чего ж тут не понять! Сколько еще проб и ошибок, падений и взлетов, сколько шрамов, крови и слез, сколько встреченных прекрасных людей и подлецов потребуется нам, чтобы прийти к пониманию этой простой истины, которую когда-то давным-давно так доходчиво растолковала нам пионервожатая? Наверное, все мы — просто школьники, едва научившиеся прибавлять и умножать на микрокалькуляторе своего персонально­ го благополучия. И чтобы постичь высшую математику человечности, каждому надо встретить Учителя. Такого, как Наделяев. Иногда на могиле летчика можно увидеть самолетный винт, на могиле водителя — шоферскую баранку. А что. станет памятни­ ком на пристанище русского ученого и педа­ гога Владимира Наделяева? Разве что слово. Слово? А почему бы нет? Винт уже не запоет пбсреди неба, баранку не оживят сильные водительские ладони, а слово бу­ дет звучать, радовать и волновать, подни­ мать на борьбу, звать к звездам... Даже если язык умер (странное понятие— «умер­ шие языки!»), — слово его живо. Я закрываю глаза — и вновь оказываюсь в его кабинете. Вновь хищно скалятся ламаистские маски, а хозяин кабинета чи­ тает вслух недавно расшифрованную им надпись, обнаруженную на двух гранитных стелах под Улан-Батором. Он произносит торжественно и чуть на­ распев чужие, незнакомые слова. И кажет­ ся _ время в этой лаборатории изменило свой ход, и зазвучали умершие языки, заго­ ворили ушедшие в прошлое племена и на­ роды. А из-за старенького письменного сто­ ла на меня смотрит, озорно улыбаясь, не заслуженный деятель науки Владимир Михайлович Наделяев, а «Вовка-америка- нец», и у него еще все впереди — борьба за школу на семьдесят четвертой параллели и тысячи студеных тундровых километров, первые открытия и опасные переправы; лю­ ди, которые на своих родных языках назо­ вут его Учителем, и «сумасшедшие» идеи; — такая удивительная, такая настоящая жизнь. ------ ♦ '