Сибирские огни, 1986, № 12

дил за продвижением фронтов. Атлас, огромный и очень потрепанный (еще до­ революционное издание!), чуть дрожал в его руках, когда ученый хмуро перестав­ лял флажки: сперва наши — красные, потом их — черные. Все дальше и даль­ ше на восток. Затем, не проронив ни сло­ ва, ставил атлас на полку, и они вновь «в четыре руки» брались за работу. Пис­ чая бумага давно кончилась, и картоте­ ку вели на газетных полях. Ножницами разрезали газеты — и заполняли все но­ вые и новые карточки. Сколько уже написано о мужестве бло­ кадного Ленинграда! О бомбежках и арт­ обстрелах, о тайках, сразу из цеха ухо­ дящих в сражение, и обзаводе, работаю­ щем прямо на передовой. О славной ге­ роической смерти в бою и о смерти ти­ хой, незаметной, но тоже — героической. Из всего этого складывается великая и скорбная летопись города-героя. И жаль, что нет в этой летописи еще одной ма­ ленькой странички. Может быть, не стра­ нички даже, а — строчки. Об этих кар­ точках — таких несуразно-мирных, неле­ по-лингвистических посреди пиршества смерти, ежевечерне заполняемых на быв­ ших газетных полях. Эти неровно наре­ занные белые листочки бумаги ^были — словно стаи белых журавлей, кото­ рым предстоял очень трудный, очень да­ лекий перелет — через всю войну, до мирных дней, до новых ученых конферен­ ций и симпозиумов. И наверное, была высшая справедливость в том, когда ему — белобилетнику, не убившему ни одного гитлеровца, даже не державшему в руках ни винтовки, ни гранаты, — вручат несколько лет спустя медаль «За оборону Ленинграда». Потом Василий Михайлович Алексеев перебрался в тыл и увез с собой свою удиви­ тельную картотеку. В приказном порядке были эвакуированы все ленинградские академики. Единственное исключение со­ ставил Игнатий Юлианович Крачковский. Красивый, величественный старик, патри­ арх с окладистой бородой и пышной ше­ велюрой. Мировая величина в научном мире, гордость отечественной арабистики. Как его ни уговаривали, ни просили, ни приказывали, он упрямо хмурил густые брови: — Вот перевезу всего своего Ивануш­ ку — тогда и сам двинусь. Иваном в их кругах звали Институт востоковедения — ИВ АН СССР. Мужество неприметное, повседневное... Наверное, это были самые главные уроки, которые тогда брал Наделяев у своих учителей. Осень, зима и начало весны. За эти не­ полных два семестра он успешно освоил и еще один предмет, не предусмотренный вузовской программой. Начинающий фо- нетик хорошо изучил артикуляцию ново­ го, доселе неведомого ему языка, — язы­ ка войны. Все нюансы его звучания: свист осколков и вой сирены, шипение зажигательной бомбы и медленное пос­ крипывание санок, везущих маленькое мертвое тельце; осторожный стук отто­ ченного ножа, отрезающего твою драго­ ценную норму хлеба, и тихий протяжный стон из-под обломков дома... Наделяев 144 навсегда запомнил эту жуткую фонети­ ку, хотя она не войдет ни в учебники, ни в словари. Владимир пережил ту страшную зиму сорок первого — сорок второго годов, но даже двужильный сибирский организм оказался уже вымотанным до предела. При росте 176 сантиметров он весил 48 килограммов. Однажды в конце марта до­ цент Будагов сказал: — Владимир Михайлович, нам прика­ зано эвакуироваться. Завтра же. Так что готовьтесь. Готовиться пришлось недолго. Из сло­ манного стула Володя сделал некое подо­ бие салазок. Ибо уже не мог нести в ру­ ках свой чѳмоданишко с чистой рубашкой и парой книг, которые чудом не успели пойти на растопку. В путь двинулись рано утром. От их филологического факультета до Финлянд­ ского вокзала — вроде бы, и недалеко вовсе: иди себе вдоль Невы — так и до­ берешься. Они тащились целый день. Напротив Эрмитажа Володя опустился на землю, привалился спиной к гранитно­ му парапету. — Не могу больше. Идите один, Ру­ бен Александрович. А я передохну — и догоню. Последнее — благородная и наивная хитрость умирающего. Знал: уже не вста­ нет и не догонит. Будагов остановился: — Нет уж, Владимир Михайлович, го­ лубчик! Пожалуйста поднимайтесь. Без вас не пойду. Так что либо замерзнем вместе, либо вместе — в путь-дорогу. Через час он упал вновь. Упал — и пришло блаженство. Мартовский крепкий мороз, который сперва пробирал до кос­ тей и мучил, сейчас сделался приятным. Он ласкал, как друг, и обещал: «Приляг, отдохни, а я тебя убаюкаю. Закрой гла­ за, расслабься — и ничего не надо де­ лать, тебя мои сани сами довезут далеко­ далеко. На Таймыр, к твоимч друзьям-дол- ганам. Долгане будут рады тебе, они за­ режут молодого оленя и накормят тебя вволю горячим свежим мясом. И будет тепло и сытно, и вокруг‘ будут друзья. Много-много друзей. Ляг, отдохни, послу­ шайся меня!» И Владимир улыбался: да, конечно же, все будет хорошо, и ря­ дам будут друзья. Друзья... А Будагов? Он же тоже друг! Как же он останется здесь, один, без меня? Нет, поедем вмес­ те: нарты широкие, места хватит и для двоих. Рубен Александрович, что же ты медлишь, дорогой? Ложись скорее ря­ дом — и в путь: к веселому костру дале­ кого стойбища оленеводов! Почему ты трясешь меня, почему уговариваешь под­ няться, что пытаешься. мне втолковать? Вот чудак, так же лучше! Он опять — второй раз в жизни — умирал от голода и мороза. Но теперь — не в безлюдных просторах северной тунд­ ры, а в центре города, одного из круп­ нейших и красивейших городов мира. И холодные окна гордого растреллиевского дворца бесстрастно'смотрели на две фи­ гурки внизу. Трижды еще Владимир падал на зем­ лю, и с губ срывалось: «Больше не мо­ гу!» И трижды вставал и тянул шарка­ ющие следы дальше, дальше. Ради себя