Сибирские огни, 1986, № 12
все свое оленье стадо, усадил в нарты жену и двух пацанов и — прямиком сю да. Приехал издалека, с территории со седнего Попигайского кочевого Совета. По масштабам европейским — все равно, что из другого государства. — Вам же двадцать шесть лет уже, вы моим ученикам в отцы годитесь. Взрос лей мужчина, отец семейства и — за пар ту? — недоумевал Наделяев. — Ничего, сдюжу, — упрямо качнул го ловой тот. — А чем же семью кормить станете? — А буду дрова заготавливать, рабо тать в фактории. —И, хитровато улыб нувшись, кивнул в сторону Вилисова, не возмутимо прихлебывавшего из кружки чай. — Я уж договорился с хозяином. — Не с хозяином, а с заведующим,— ма шинально поправил молодой' учитель. И решился: — Ну что ж, учитесь, коли при ехали. Про себя Владимир его прозвал: дол ганский Ломоносов. А тот, словно бы оп равдывая прозвище, моментом выучился и читать, и писать, за два с небольшим года освоил программу семилетки. А затем вновь собрал семейство, нехитрые свои пожитки да стадо, крепко обнялся с На- деляевым, с Вилисовым, махнул на про: щанье сопливым своим однокашникам и— в Енисейск, на ветеринарные курсы. Потом начали приходить к Наделяеву ак куратно выписанные послания от Антона Жаркова: сперва — учащегося курсов, по том — —работника районного отдела по землеустройству, потом — заведующе го этим райотделом. Так и переписы вались: Антон ему — по-русски, а Влади мир Антону — по-долгански. Последнее его письмо Наделяев распе чатал в уже обстреливаемом, но еще не блокированном Ленинграду. На этот раз не большой аккуратный конверт, а фронто вой треугольник. И когда письма от Ан тона прекратились, Наделяев ощутил, как ему не хватает этого своего ученика-дру- га. Иногда, когда вьюга за окном особен но разгуливалась над Невой да по лини ям Васильевского острова, Владимиру ка залось: вот сейчас опять, как когда-то тыщу лет назад, из воя непогоды родит ся слабый звон оленьих колокольцев — и на пороге возникнет знакомая фигура, громоздкая от меховой одежды. Возник нет — и скажет: — Здравствуй, учитель, я — к тебе!... Впрочем, все это: война, блокада, прер- ванность писем, дружб и жизней — было еще впереди.. А пока— текли дни, полные учебы и домашнего труда, и жизнь эта казалась прекрасной и вечной. Иногда, когда ветер гнал с океана к берегу низкие снежные метели, Володе чудилось, что это спешит за ним высокий белый парусник — чтобы принять его на просмоленную палубу и умчать в далекие прерии, где живут мечты его детства. Дальние страны, саванны и прерии... Что ж, оніи обойдутся без «его. А эта школа- избушка., эти мальчишки и девчонки, сами чем-то напоминающие ласковых приру ченных оленят, — они не смогут без не го, без еженедельного праздника свежего . каравая, без новой страницы букваря. Просто без его руки, подносящей к их воспаленным губам чай, как самое драго ценное, самое лучшее в мире лекарство. ...Чего только человек не настроил на земле! Пирамиды и храмы, бомбоубежи ща и космодромы, небоскребы и обелиски. И как важно не потерять сердечную прис тальность, зоркость души — чтобы за всей этой гранитно-мраморно-бетонной ѵ монументальностью суметь разглядеть бревенчатый сруб из старой лиственницы. Эта избушка — не просто памятник свое го времени, она — полюс тепла, затерян ный в морозном безмолвии. северных зим. ...Так он начинал. Там, на Таймыре, он организовывал из оленеводов, охотников и рыбаков колхоз имени Калинина («Вот чудеса в решете, — изумлялся Володя. — Создать колхоз оказалось куда проще, чем школу!»). Там он впервые выучил не знакомый язык, там в первый раз всерь ез прислушался к чужой, непонятной ре чи. А сейчас, полвека спустя, Владимир Михайлович и его новосибирские и том ские коллеги помогли долганам обрести собственную письменность, усовершенст вовали алфавит долганского языка, по ставили его на научную основу. Они — фонетики, лингвисты — не втор гаются внутрь хромосом, не пытаются ук ротить энергию плазмы, не создают сверхсовременные, сверхнужные челове честву материалы. И кажется — неспокой ные ветры XX века не залетают в эти стены. Но так только кажется. Владимир Михайлович знает: их исследования по могут не только филологу и историку, этнографу и социологу. Их ждут народ ности, не имеющие собственной письмен ности. Ведь не поняв закономерностей, запрятанных в слово произнесенное, не возможно это слово и начертать. Лаборатория Наделяева первой в Сиби ри поставила «сугубо гуманитарные» фо нетические исследования на современный фундамент технического эксперимента. Они овладевали новейшими эксперимен тальными методами и изобретали свои собственные. ’ Однажды Наделяев затащил к себе в лабораторию двух инженеров из Новоси бирского электротехнического института. Он им показывал цветные фотографии по лустершихся каменных надписей и читал эти древние тексты вслух — чуть тор жественно и печально: — «От моих друзей, от вас меня отде лил Китез. Я отделился от тебя, Кекюйя, от твоих ліодей...» Эти слова были выбиты на надгробье древнего шамана. Сперва их обнаружили археологи. Потом мы их рас шифровали. Но и расшифровав, не смогли бы вам прочесть их вслух. Потому что ра ми не знали точно, как звучит древне тюркский язык. С огромным трудом, с по мощью сравнительно-исторического ме тода мы восстанавливаем сейчас звучание этого умершего языка. А ведь такая судь ба может постичь и другие языки, если мы сегодня не зафиксируем точно их фо нетику. Вот возьмем язык одного из древ нейших народов Сибири — юкагирский. Сейчас его понимают всего восемьсот че ловек, а говорят на нем — только четы реста. Остальные же перешли на другие, более распространенные языки — якут ский, чукотский или эвенский. И мы не 141
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2