Сибирские огни, 1986, № 12
был учитель. Он занавешивал окна от ду ющих в щели ветров, гладил ребят, гово рил им ласковые слова и поил чаем с вкусным свежим хлебом. У него не было ле карств, но он выходил их, спас своей лю бовью. Ни один ребенок не умер. Когда дети засыпали, Владимир запря гал оленей и навещал ближайшее стойби ще — ухаживал за больными, рубил им дрова, варил мясо, чай, кормил самых слабых с ложки... И запомнил, когда од нажды старик Василий Чарду ласково, чтобы не обидеть, отвел его руку с лож кой: — Не надо, я сам. Ты бы поспал, учи тель! Вон глаза-то все красные. Себя уморишь — и детишки без тебя пропадут. Ты им теперь —отец. Себя береги, без тебя долгане осиротеют. Потом он возвращался в школу и дол го повторял про себя: «Ты им теперь — отец...» А шел ему тогда двадцать третий год. Вокруг расстилалось белое безмолвие, и от костра до костра, от стойбища до стойбища тянулись десятки верст. Но Во лодя все реже вспоминал Джека Лондо на. Потому что там, в рассказах, все бы ло чужое, красиво-мужественное и роман тичное. А здесь была просто работа — трудная и обыденная. Он даже плавать — й то не умел. Из-за чего однажды едва не поплатился жиз нью. Возвращался из Хатанги, куда ездил за тетрадями и карандашами. До дому оставалось всего ничего — каких-то пят надцать километров пройти на веслах вдоль берега. Но утром проснулся — а лодки нет. Веревка перетерлась, и при лив унес его долбленку, а с ней — и весь провиант И вот он — один, без пищи, за пертый между океанским побережьем и' двумя реками — достаточно крупными для такого «пловца», как он. Когда успокоился, стал взвешивать все за и против. Начал с минусов. Дороги — ни туда, ни обратно. Пищи нет и добыть нечем: все оружие — перочинный ножик. Теперь плюсы. Точнее — один плюс: то, что тетрадки не пропали (боясь, чтоб за ночь не отсырели в лодке, взял их с со бой на берег, поближе к костру). «Да только что с них теперь проку? — по думал невесело.—Разве что завещание напи сать и совет—чтоб другие такими дурака ми не вырастали!» Притащил, три поваленных ствола, как мог — обчистил их от веток и скрепил меж собой. Еле-еле стащил на воду и — к желанному берегу. Но на той стороне уже образовались ледяные забереги: кромка ровно настолько толстая, чтобы не подпустить плот к берегу, и ровно на столько тонкая, чтобы не выдержать че ловека, не дать даже ползком пробраться до суши. Полдня вот так тыкался в ледяной панцирь — и безуспешно. Вернулся к сво ему же кострищу — совсем без сил, да еще мокрый до пояса. Ступил на зем лю— а ни ног, ни поясницы не чувствует, будто и нет их вовсе, а так — протезы’ деревянные. Благо, спички спас от влаги. Он стал ждать. А река все не хотела замерзать, река бежала и шумела. На третий день — скорее от отчаяния, чем от 140 ловкости и меткости — камнем убил лю бопытного песца. Песец, правда, какой-то совсем уж тощий оказался, но — все ж таки мясо! Потом шесть дней провел совсем без еды. Просто лежал у костра и с затиха ющей ненавистью смотрел на резвящуюся реку. Вставал — только чтобы набрать новую вязанку сушняка. И каждый раз подниматься сташмилось все трудней и трудней. Однажды мелькнула, прибежа ла — как тот ободранный песец — мысль: а стоит ли мучить себя, вставать, тащить ся куда-то, затем волочь за собой ветки и коряги. Ведь вот же — руку протяни! — целые стопки тетрадей, прекрасной сухой бумаги! Надолго, конечно, не хватит, но пару ходок на ней сэкономить можно. Потом, когда он не смог встать на но ги, — эта мысль пришла к нему опять. Уже осмелевшая, уверенная в своей без наказанности. У этой мысли была хитрая мордочка и маленькие недобрые глазки. И Володя навсегда прогнал ее от тающе го, доживающего свое костра. Он замах нулся на нее и потерял сознание. Он уже не заметил ни внезапно поднявшейся пур ги, ни двух оленей и старика, переправив шихся с того берега по тонкому еще льду и чудом вышедших к его занесенному кострищу. Старик перевернул его лицом кверху и узнал: — Учитель! Что с тобой, учитель? Полторы недели он провел на ближ нем стойбище. Полторы недели оленевод и его жена отпаивали его в своем чуме какими-то отварами трав и оленьим буль оном. Когда Наделяев наконец добрался до фактории, на пороге его встретил Вили- сов: — А, Михалыч! Совсем ты запропастил ся, однако. Ребятки твои каждый день на разведку выбегали. Что долго-то так? Случилось что? Владимир слабо усмехнулся: — Да нет, не случилось. Просто тетра дей для школы вот никак достать не мог. И протянул две тетрадные стопки, еще пахнущие дымом костра и запахами жи лого чума. Однажды во время урока за окном по слышался слабый звон бубенцов. «Отку да сейчас — в разгар зимовья? Наверное, показалось», — подумал Владимир. Но тут скрипнула дверь, и через порог шаг нул молодой долганин. Переступил, ува жительно снял шапку и улыбнулся —- од новременно застенчиво и радостно: — Ты и есть русский учитель, который по-долгански учит? Здравствуй! Я к тебе. Тоже читать хочу, письму обучиться хо чу. Оленей дам, работать на тебя буду, только помоги! Все1 ребята рты пораскрывали на тако- кого одноклассника. Да и учитель в силь ной оторопи (ученичок-то явно постарше его будет!) совсем уж ни к селу ни к го роду бормотал: — Да к чему же мне олени? Зачем оле ни? Не надо мне никаких оленей... Потом, за вечерним чаем, разобрались в этой действительно непростой ситуации. Антон Жарков с детства мечтал учиться. И вот сейчас, прослышав про наделяев- скую школу, не стал медлить. Собрал
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2