Сибирские огни, 1986, № 12

— Я зарабатываю, старушки знакомые есть, убирать хожу. — Четыре года еще, страх подумать! А Маруся Чаузова сразу после школы замуж вышла. За приезжего. За инженера. Родила. — Была у нее. Мальчишка хороший, здоровенький. — С этим делом оно тоже не припоздниться бы. Молодость, она вон как та заря, прогорела — и нету. Как там, в городу-то? Парни есть ли, где учишься? С кем ни то познакомилась? — У меня совсем другое в голове,— после долгого молчания отве­ тила Лукерья.— Я, мама, учиться хочу. Пелагея Сергеевна кружила вокруг да около, надеясь, дочь сама признается насчет коробочки. Откуда-то взялись же они, бусы? — Я одежу твою перебирала, сушить выносила, — не утерпела, наконец, Пелагея Сергеевна.— Коробочку нашла, а в ней бусы дорогие. Ты не серчай, спрошу. Откуда они у тебя? — Человек один дал. ' — Это как же так —дал? — у Пелагеи Сергеевны упало сердце.— Не пуговица копеешная — сто пятьдесят стоят. — Не думай плохого, мама. Он сказал — игрушка, а я даже не посмотрела. Они замолчали. Зудели комары; заря потускнела, загорелись первые звезды. — Дурной этот человек, помяни мое слово, доченька. И мысли у не­ го дурные. Отдай ты их, бусы те, возьмите, скажи, ничего мне от вас не надо. От чужого, хоть и дареного, как бы слезой горючей не умыться. Ты слышишь меня? — Слышу, мама. Спасибо, родная. Дурной? Она снова услышала голос, заполнивший всю мастерскую, громкий смех, неслыханные речи, от которых у нее тревожно замирало в груди. Опасный, страшный человек, кого-то утопить хочет, но почему, почему так часто думается о нем, и невозможно прогнать эти неотвяз­ ные мысли? Неужто она такая испорченная, не стыдится этих мыслей, не страшится и не умеет прогнать их прочь? Она лежала на спине, смотрела на мигающие в черном небе звезды, по лицу ее катились слезы, они холодили щеки. Рассказать матери? А что рассказать? Все бы понял единственный человек на свете — Сер­ гей Кузьмич, но не до нее сейчас Сергею Кузьмичу, он занят своим де­ лом, своим счастьем. — Письмо от него было? — спросила мать.— Который бусы пода­ рил? — Нет, мама, не от него. От другого человека. — Что же он пишет? Об чем? — Что я ему нужна. — Это как же нужна? Сватается, что ли? — Нет, мама, не сватается. Письмо Лукерья получила от Устина, всего несколько строчек. «Лу­ ша, Лушенька, светлая моя предтеча! Помнишь, я тебе сказал, ты пред­ теча самой себе? Да, и мне — тоже! Когда ты пришла, ты осветила не жалкую лачугу мою, но всю жизнь мою. Я жив, я ожил, я много и жад­ но работаю, и теперь весь смысл моей жизни — ожидание. Жду, когда свершится новое чудо...» В тальнике за баклушей ударил зяблик. Сначала робко, как бы не смея потревожить тишину звездной ночи, потом пробил всю трель до конца. Ему ответил другой из черемухового куста за шалашом. Какое- то время они перекликались, будто пробуя голоса, трели делались все громче, раскатистее. Отозвался еще один певец с Лебедь-речки, и вот уже защелкало, распелось все Карачуново болото,— варакушки, дроз­ ды, пищухи. Лукерья встала, стараясь не разбудить мать, но Пелагея Сергеевна все еще не спала. — Ты куда? — спросила она. — Пойду коз посмотрю, не запутались ли? 132