Сибирские огни, 1986, № 12

Для деда Андрея Никонов — чужак, с него, так понял старик, все и началось. — Если не ошибаюсь, Андрей Миронович,— проглотив обиду, заго­ ворил Никонов,— вы решили перезахоронить свою мать. По закону пе­ резахоронение разрешается, если возникла такая необходимость. Но она не возникла и не возникнет. Никакой, обещаем, карусели на месте кладбища не будет... — Обещали потчевать щами. Говорится: обещанного три года ждут. Председатель коммунии Гаврюшка Бессонов тоже обещал: перенесем, покой усопшему нужон. Он, Гаврюшка, понимал, хошь и молодой был, а ты, Таиська, фунбольное поле разрешила. А коснись, сама помрешь, рази матерки охота слушать? Не ладно это дело, Таисья, помяни мое слово. — Ветер трепал редкую седину на голове деда Андрея, он утирал с нее пот рукавом выцветшей рубахи. — Давно звал Никишку с Петькой, телеграмму отбивал, приезжайте, определим маманьку в тихое место. То хворали, то недосуг, теперь сами померли. И мое приспело время, а када помру, кто приберет? Я У маманьки старший, думал-думал, надумал: вырою помаленьку. Домовину новую сколотил, старая-то истлела поди... — Домовина истлела, а маманька матерки слышит! Как дети ма­ лые... Тюк-тюк, совсем плохо подавалось, тяжеловат был Андрею Мироно­ вичу лом. — Не управиться вам одному, Андрей Миронович, —сказал Нико­ нов.—Тяжелая земля. Если позволите, я вам помогу. И копать вдвоем сподручнее. Таисья Никитичная сердито крутанулась и, жестяно шурша юбкой, из зеленой диагонали, зашагала через футбольное поле. Дед Андрей ра­ зогнулся, медленно глянул на Никонова из седой заросли бровей. Долго молчали, редко мигая. — Если для ради надсмешки говоришь, бог тебе судья. — Андрей Миронович, неужели я похож на насмешника? — Не похож вроде. Только не могу от тебя помочь принять, друх. Я нанимки в ящик кидал. — Я знаю, Андрей Миронович. А тут ли, на этом месте, матушка ваша? — А как жеть? Сам яму копал, и приметы сходятся, эвон крутояр Ужи на сонца всход. Так и гляделось, как седни помню. ...Никонов долбил слежавшуюся глину, дед Андрей выбрасывал ло­ патой комья. Было по-летнему тепло, над бором громоздились сахарно­ белые облака. — Бяда, — сказал дед Андрей. —Обидел Таисью. А думал со Хрис­ том помалу ковыряться буду. Гнать, корить станут — смолчу, стерплю. Не стерпел, не восчувствовал Таисье. Человек она подневольный, долж­ ность ее —указывать, а я ей поперек. А поперек-напоперек — доброго не жди. Маманька завсегда так говорила. Люди придут к ней: «'Аграфе­ на, посоветуй, как жить?» — «А ты восчувствуй,» — скажет. Это у нее такое заветное слово было... Говорил дед Андрей невнятно, бубнил, как в бочке, и сами мысли его были по-стариковски путаными, будто половину их он оставлял про себя, не заботясь, слушает тебя собеседник или пропускает мимо ушей. — В голодные годы пол-Ужанихи сгорело, бабы ревут, мужики по­ чернели от горя, а маманька — мы тожеть сгорели: «Заваривай, девки, брагу, толоки начинать пора». И коней у нас из ночного уводили, и хлеб градом било, и сено киргизы баранте стравливали, маманька крутанет- ся-повернется, слезу утрет — опять с присловьем, с приговором: «Где горе, там и смех, горе одолеет —никто не пригреет». Глядишь, корова тройней отелилась, пчела все лето несет — успевай качать. Я так думаю, знала маманька заветное слово ко всему: ко пчеле, скотине, к пашне, к сердцу людскому. — Вы сказали, Андрей Миронович, ліобимое слово матушки вашей было «восчувствуй». Как его понимать? 129 5 С ибирские огни № 12