Сибирские огни, 1986, № 12
зарывшись в яме, тюкал в ней ломом, будто не замечая нависшую над ним Таисью Никитичну. — Восьмой дёсяток тебе, Мироныч, а какой пример подаешь се лу?— корила его Таисья Никитична. —Полюбуйся, Кузьмич, сцена в лебеде, гражданин Савостин могилу раскапывает. Безо всякого на то разрешения. Прекрати, Мироныч, а то не шучу я: составим акт о на рушении, подпишем два депутата, передадим, куда следует. — Пиши, писалка, — не поднимая головы, тюкал и тюкал ломом дед Андрей. Грунт, видимо, был тяжелый: кроме лома Мироныч принес кирку, запасную лопату. Настроился на работу долгую, прихватил узе лок с краюшкой, брусницу с водой. —Пиши, тебе чо ишо делать? Се ла — написала. А ты вникни сперва, а то мы все писатели. — Во что вникать-то?! — кричала Таисья Никитична. —Мать свою откапывает. Похороню, говорит, на своем огороде. Тут, видите ли, ей не спокойно. Жито-жито, а ума не нажито... — А у вас нажито — по покойникам фунбол гонять? — все так же невразумительно бубнил себе под ноги дед Андрей. — Баламутство. Ругань. Матерки. А теперя вот — каруселя... Деду Андрею было за семьдесят, был он сух, высок, но ходил пря мо, рассуждал основательно, все, однако, истолковывая на свой лад. Лекции Никонова посещал исправно, слушал истово, как обедню. — Ты мне все село взбулгачил, неразумный старик! Старухи жуж жат, того и гляди, тоже за лопаты схватятся. Это хулиганство формен ное. — Ты меня, Таиська, не фулюгань: я тебя ишо када крапивой шкав- рил? Када ты без всяких ритузов, стало быть, голозадая, в чужие ого роды фулюганила. — Я тебе не Таиська! — взвизгнула Таисья Никитична.— Пойми ты, темень допотопная, никого там нету, все сгнило. Было, да нету. — Это для тебя нету, а для меня — маманька. А ежели я сам сбра- товьями — Никишкой и Петькой — тута ее схоронил, это как? — Тридцать же лет прошло, какая маманька? Заладил: маманька, маманька... — Знамо дело — прошло... — Потюкав ломом, дед Андрей отстав лял его в сторону, брался за лопату. Кряхтя, начинал выбрасывать зве невшие пересохшие комья глины.— Нету! Так-то на все можно ска зать —нету; язык, он без костей! А кто поднял восьмеро душ? Я, стар ший, младшие погодки —Никишка с Петькой. Да Олюнька с Праско вьей, да Вера, да Никифор, да Миколай. Папанька то на японца, то на ерманца, а как на Колчака ушел — и с концом. А кому в поле, на дворе ворочать? И косить, и пахать, и нас ростить? Человек не трава, не сам родится, не сам укрепится, а маманька все одная, чужого мужика на порог не пустила. Ты, Таиська, по себе не меряй, трех мужиков спро-, водила, кто помер, кто шапку в охапку — сбег подале... — Кто это, кто от меня сбег?! — взвизгнула Таисья Никитична и да же ногами затопала. —И не стыдно на старости лет сплетни наплетать? — Извиняй, коли неправда, люди говорили. Может, и не сбегал ник то, народ, он и набрехать не посовестится. Теперича слову'— свобода. Поговорили — забыли. Говорили: перенесем упокойников, уважим. Ува жили— свиньи ходють. Теперича каруселю измыслили. Над покойни ками. — Не будет никакой карусели, Андрей Миронович,— сказал Нико нов. —Проект парка еще вырабатывается, тут будет совсем другое. — А ты бы, друх, шел своей дорогой, — дед Андрей поднял на Ни конова глаза. В них была тихая стариковская печаль-ненависть, губы кривились. —Ты тута чужой. Друх! Неужели он, дед Андрей, — автор анонимок? Не может быть! Жаканом! В упрятанных в лохматые ресницы глазах отвращение, уг рюмая враждебность. -/ — Сергей Кузьмич на селе не чужой, он депутат народный, — ска зала Таисья Никитична. — Сам же голосовал за него. 128
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2