Сибирские огни, 1986, № 12

него наяву краткого сна, в правду которого уже не верилось: слишком он был прекрасен. Бортников отшатнулся от окна—ше может быть!. Она? Зачем, почему она тут? Показалось... Но он уже знал, что это она, Лукерья, и потерянно заметался по комнате: спрятаться, исчезнуть... Негромкий стук — не отвечать! Незапертая дверь медленно раст­ ворилась. г— Можно? — Лукерья шагнула в комнату, огляделась. — Здравст­ вуй, Устин! Бортников попятился от приближающейся, протягивающей ему ру­ ку Лукерьи, будто хотел закрыть собою всю мерзость своей комнаты, своей незадавшейся жизни. Он молчал, не смея поднять на Лукерью глаза, его колотил внезап­ но накативший озноб. — Это ты? — спросил он, все так же глядя в пол, видя носки ее туфель. Наконец, решившись, испытывая муку, посмотрел ей в глаза, — Ты пришла, значит, чему-то поверила. Но ты ошиблась, ничего нет во мне, я обманул тебя. Одно лишь правда, Луша, мне стыдно и горь­ ко. Вот этому верь. Это правда... 30 — Луша! Борис! Явились, голубчики вы мои! А я волнуюсь, как там мои путешественники? — Ксения взяла из рук Лукерьи портфель, отошла, оглядывая ее с ног до головы.—А знаешь ли ты, брюнеточка, что ты чертовски похорошела. Ох, уж эти очи черные, очи страстные! Постройнела, повзрослела и, как пишут в романах, стала неотразима. —Она поцеловала Лукерью, смутив ее окончательно.— А ты, Боря, на­ против, ты сияешь, как новенький пятак, как-то неприлично помоло­ дел. Жизнерадостный такой туристик в берете. — Ага, Ксюша, я сияю, я жизнерадостный.—Бушуев отпер свою мастерскую, сбросил рюкзак, берет швырнул в угол.— Последние дни мне постоянно охота сиять, смеяться и даже плясать.—Он подошел к закрытому полотну на станке, отдернул занавески, с минуту смотрел на девушку в голубом, стоявшую у прясла, мечтательно глядевшую вдаль. Выдернул пробку из флакона с растворителем и, размахнув­ шись, плеснул прозрачную жидкость на полотно. Юное лицо девушки начало расплываться, поползли в стороны, безобразно распадаясь, глаза, нос, в горестной гримасе исказился рот. — Полоумый! — закричала Ксения,—Что все это значит, дуралей? — Аутодафе! — Бушуев нарочно громко, «жизнерадостно» смеялся, любуясь делом рук своих: девушка в голубом таяла, как ледяная, по полотну плыли серо-зеленые потеки. — Аутодафе, Ксюша, суд святой инквизиции: сухую ветвь отсечь и сжечь! Отсекаю, потому что ложь, чужое, не писаное, а из пальца высосанное. Ты поняла? — Ничего не поняла. А растворитель-то зачем? Стулья ломать к чему? — Ложь — болезнь губительная, потому и растворитель. Никаких компромиссов, потому что капля лжи способна отравить океан истины. Скажешь — банально. Сам знаю, профессора внушали нам это же с первого по последний курс, но банальное открытие это каждый дол­ жен сделать самостоятельно. Заново. Сам для себя. И это не теория вовсе, а практика, сама жизнь, само бытие художника — почувство­ вать красоту правды, ее необходимость в каждом твоем мазке, фа­ тальную неизбежность. Ты как бы дозреваешь до этого банального от­ кровения, с тобой внешне случается совсем, может быть, пустяковое что-то, к делу не идущее, но происходит нечто внутри тебя, вот как вдруг лопаются молодые почки, и ты видишь мир совершенно иным, как будто упал на него новый, яркий свет, и он, мир, предстал перед 119