Сибирские огни, 1986, № 12

воздвигнем этот памятник! И не простой, а именно величественный, как обещал Гавриил Антонович, потому что они, ушедшие раньше нас, одной рукой трудились для себя, а другой — для нас, теперь живущих. Я еще не знаю, какой это будет памятник, но мы построим его. И Дворец Солнца построим в память о хорошем человеке, кото­ рый хотел всем счастья... — Сергей Кузьмич! Сергей Кузьмич! — еще за калиткой . послы­ шался голос Павлинки, посыльной сельсовета.— Идите скореича на пустырь, где футбольное поле, Таисья Никитична сказала. Срочно, го­ ворит. Дед Савостин гробы какие-то выкапывает... 29 Они шли пешком. Не потому, что не на чем было ехать, просто Лу­ керья сказала: «Я пойду пешком». Она продела в ручку портфеля пал­ ку и, забросив его за спину, шагала и шагала, не интересуясь, идет ли следом Бушуев со своим этюдником и рюкзаком, и, если бы он от­ стал, повернул назад, она, кажется, не заметила бы. ...Той ночью Бушуер догнал девушку километрах в десяти от хуто­ ра дьякона. — Зачем вы приходили?! — накинулась на него Лукерья.— Что­ бы унизить, оскорбить слабого?! Да что это такое? Человек хочет встать на ноги, а ему: был пьяницей, пропадешь пьяницей. — Я... я...— захлебнулся Бушуев.— Ничего подобного я не гово­ рил! И на хутор приходил не за тем, чтобы... Я хотел узнать, где ты, что с тобой... — А вам какое дело, где я? Кто вам позволил... интересоваться про меня? Куда захотела, туда и пошла, потому что... Кто я для вас? Ник­ то! Кукла для срисовывания. Болван. Посадил, порисовал, надоело — ушел... где интереснее. А для Устина я не кукла. Устин Анисимович догадался, что я живой человек. ...Лукерья рыбачила с мостков, Устин сидел на берегу, в камышах плескались утки, кричали, играя в небе, стрижи. — Однажды,— сказал Устин,— великого изгнанника посетила не­ земной красоты женщина. Из воспрянувшей души поэта исторглись божественной силы строки. Это случилось недалеко от этих вот мест. Сегодня я чувствую себя так же, как тот счастливый изгнанник. Я не велик, но велико мое нечаянное счастье, и счастье это ты, Лушенька! ...— Какие все злорадные, безжалостные — покуражиться над слабым! Устин поверил в себя, поймите вы это, и еще больше поверил бы, если бы не вы. Власьевна не нарадовалась на, него, как он пере­ менился. * — Не куражиться я приходил,— в полном бессилии пытался оп-. равдаться Бушуев.— Меня ведь тоже понять можно: я беспокоился... Но еще не поздно, все можно поправить. Ты вернешься на хутор, а я уйду с глаз долой. В Пскове подожду тебя. — Не надо меня ждать. И на хутор я не вернусь — поздно. Вы все испортили. Если я понадоблюсь Устину, он сам меня найдет. Они долго шагали молча по пустынной ночной дороге. — Просить прощения всегда ужасно... — А вы не просите,— перебила его Лукерья.— Зачем вам изви­ няться, не велика я птица. Еще в Ленинграде должна бы догадаться, зачем меня берут, а только в Пскове дошло: прихватили вы меня на всякий случай, авось пригожусь. Пригодилась: художники всегда рису­ ют простых девушек из народа, смешных старичков, нищих, убогих — сама нагляделась в музее. А потом не стало ко мне интереса, вы ушли, где интереснее. — Не стало интереса,— скрипнул зубами Бушуев, но чтобы не под­ ливать масла в огонь, спросил:— Ты разрешишь мне проводить тебя до Ленинграда? Я тебя сюда привез... 112