Сибирские огни, 1986, № 11

нованность передалась Евгении Аркадьевне, не отстранявшейся от ни к чему не обязывающих поцелуев. И надо же было в тот момент, когда Пестов особенно прочувственно целовал ее руки, объясняясь в какой-то бесполой, нематериальной любви, войти в уборную Вацлаву Петровичу. Не ревность, беспомощно детский стыд прожег его, стыд человека по недоразумению оказавшегося свидетелем неприличного. «Извините, я к Евгении Аркадиевне»,— с глуповатой тактичностью сказал он, намерен­ но пряча большие, навыкате глаза, не зная, как ему удалиться. Но уда­ лился не он, а Пестов, которому подоспело время выходить на сцену. За всю совместную жизнь это был единственный, хотя и нелепый случай, когда Евгения Аркадьевна дала мужу повод к ревности. Но нет, он не ревновал, ни укора, ни намека не бросив Евгении Аркадьевне. Ревность для него была чувством какйм-то бессмысленным и инородным. Ко все­ му, что выходило за рамки привычного, устоявшегося, он всегда отно­ сился однозначно, как ученый, получающий в эксперименте неожидан­ ный результат. Он и был ученым, он и получил неожиданный результат. И как ученому ему было просто интересно. Не более того. Единственное, что изменилось после того случая, так он стал смотреть на Евгению Аркадьевну как на явление, не лишенное любопытства. И сейчас лицо мужа, выплывшее из миража, не выражало ничего иного, кроме любопытства. Евгения Аркадьевна сказала: «Ну вот и по­ лучил свое», а он лишь бесстрастно изучал новое для него явление, во­ все не порицая за измену, а как бы изучая природу этого явления, его физиологическую и психическую сущность. Евгении Аркадьевне, несмот­ ря на то, что это было лишь наваждение, все равно хотелось видеть лицо мужа, искореженное судорогой боли и ревности. Но... и погибший муж, точнее — видение, не возроптал. А возроптал Зукарь, отнеся на свой счет сказанное Евгенией Аркадьевной. Он не закрывал глаза, перед ним наяву, рядом была женщина, которая осуждала и гневалась и гнева и осуждения которой он не заслуживал. — Неужели ты не понимаешь, в каком глупом, если не идиотском положении я нахожусь. Приехал по институтским делам к Вацлаву Петровичу, а оказался в постели с его женой. А сам Вацлав в ином мире. Какой же надо оказаться свиньей, чтоб воспользоваться таким случаем. Ты полагаешь, что я свиньей и оказался? Получил свое — и только. И ни в какие серьезные намерения не веришь? — Теперь я вообще никому не верю,— капризно отозвалась Евге­ ния Аркадьевна. — Значит, я свинья, негодяй и насильник,— упорствовал Зукарь. — То, что я сказала, тебя не касается. — Кого же касается? — В отличие от Вацлава Зукарь был болез­ ненно ревнив и уже считал себя правым ревновать. «Один — истукан, другой — Отелло,— подумала Евгения Аркадьев­ на.— С этим не соскучишься, изведет ревностью, этот, пожалуй, на мес­ те прихлопнул бы Пестова». Зукарь не отставал, повторяя с методичной настойчивостью рев­ нивца: — Кого же касается?.. Разве тут кто присутствует, кроме меня? — Успокойся, если ты свинья, негодяй и насильник, то с моего поз­ воления. Бог видит, как я сопротивлялась. — С твоего позволения.., но свинья и насильник,— не унимался блюдущий чистоту и святость Зукарь.— А если бы на моем месте ока­ зался кто иной, он бы тоже с твоего позволения стал отблагодетельство- ванной свиньей и насильником. — Возможно, и стал бы...— снова в голосе Евгении Аркадьевны за­ крутился сноб Сомерсет Моэм, снова услышала ядовитый шепот грязной потаскушки мисс. Томпсон, по-старушечьи шамкающей устами Светланы Лагановой: «Все мужчины — свиньи, поганые свиньи».' Шамканье — верный признак стареющих потаскушек. Тут уж Лагановой и карты в руки, это она безукоризненно-порочным нюхом уловила точно. 94