Сибирские огни, 1986, № 11

— Оставайся на месте,—прикрикнула на Скаллера Капитолина, она поняла, что Саня уходит не за тем. Скаллер неохотно поплелся назад, успев предупредить: «В пять, на аэродроме...» Ночь опалила Саню прохладой, свежестью, мрачной сосредоточен­ ностью. Он не знал, куда идет, и пока не задумывался, куда идти. Че­ рез три-четыре минуты его догнала Капитолина. — Ну чего ты? —растерянно спросила она. — Ничего,—растерянно ответил и Саня. — Остался бы... — Всех оставляешь,—съязвил Саня. — Других гнать приходится. Гонищь-гонишь, не идут. Тебя решила оставить, уходишь сам. — Чего мне оставаться? —глупо спросил Саня. — Не нравлюсь? — Баба как баба, не дура вроде. Санина откровенность Капитолину не озадачила, не оскорбила. — Не дура же... а уходишь. — С чужими мужиками все не дуры. — Эх, Санька-Санька...—Капитолина обвила его за днею, упер­ шись лбом в лоб, размазывая по щекам слезы,—ты думаешь, мне мужика надо, мне такого, как ты, надо. — Какого такого? Без году неделя знакомы, а тебе уже такого надо, на первого попавшегося бросилась,—непонятная обида захлест­ нула Саню, на себя, на весь мир, и слеп был он в злой обиде. — Вот дурак, вот дурак,— причитающе заворковала Капитолина, и такая ласка была в воркованье, будто более ласкового слова, чем дурак, ни в одном языке нет,—дурак полоумный, и не надо тебя тыщу лет знать, тебя сразу видно, ты враз и мужчина, и ребенок. — Ребенок...—удивился Саня.—Почему ребенок? ' — Прощать умеешь, потому и ребенок. И показалось Сане: спала с его тела вся одежда, а с души зыбкая чешуйчатая оболочка, и стоит он перед Капитолиной обнаженный, голенький, впрямь как народившийся младенец, просвечиваемый ее глазами насквозь (точно рентгеном), до каждой косточки, до каждой прожилочки, кровеносного сосудика. Он стеснялся обнаженности, ис­ кал слова, чтоб прикрыться, спрятаться, вновь втиснуться в шершавую оболочку. Но на ум приходили лишь скверные ругательства, мерзости, ничего достойного, путного. «Да, ребенок. Сосунок. Молокосос»,— мыс­ ленно согласился он. Согласился и промолчал. Капитолина взяла его под руку. — Ну, идем же... Поплелся. Уже покорный. Думая: «Остался бы у Тайки с Капито­ линой. Кому стало б хуже? Танечке? Разве мертвым бывает хуже или лучше? А Капитолине? Может быть, она ждала свою большую радость. Радости лишил, а взамен? Каприз! Принцип! Ведь ни отвращения, ни неприязни. Сильная женщина, сильная женским чутьем и умом. Неправильная женщина, мне же нравятся неправильные. Так какого черта? Вернуться? Поздно... Да теперь и она не вернется, а вернется —уже ничего не будет, то, что могло быть,—прошло. Лучше ли мне’ Ничуть! Пусто, неуютно и одиноко. Нет же, не одиноко, только пусто и неуютно. Мне не дали быть одиноким. Почему не дали? Неужто одиночество —это так много для человека. Почему человеку не дают права быть одиноким? Из-за страха или зависти? Из-за доброты. Да чем добро лучше зла? От добра —боль и сомнения, от зла появляется сила. Ему навязывают добро, а навязывая, не делают сильнее лишают последних сил. Что за ночь выпала? Что за ночь? Три женщины мертвая и две живых, учиняют спрос, и все верят, доверяются а я влас­ тен над каждой...» Саня, точно стервятник, пожирал собственную душу, но его бес­ кровный мир не насыщал. Терзание рождает терзание, стоит только 84