Сибирские огни, 1986, № 11

отдавая предпочтение перед другой тетей, некрасивой, прокуренной, худой.— Бабичка, тетя меня поцелует? Хочу, чтоб поцеловала... Евгения Аркадьевна взяла девочку на руки, та впилась ручонками в шею. Что-то возгорелось в ней, что-то теплое откликнулось на тепло. «И эта девочка ни в чем не повинна, так же, как и она. Они во всем ми­ ре только вдвоем ни в чем не повинны, только вдвоем». Евгения Арка­ дьевна забылась, ласкала девочку, гладила по мягким льняным воло­ сам, беспамятно слушала детское воркование. И грусть ее была легкой, светлой, неомраченной, неотягощенной унизительными состраданиями, лестью и мстительностью. Прикасаясь к хрупкому телу девочки, она причащалась к еще не разрушенной чистоте, к неосознанной непороч­ ности утраты, очищаясь от скверны и тупого безболия. Это был единст­ венный человек, чью утрату она могла поставить наравне со своей, со­ страдание к ней соизмерить с собственными страданиями, это был единственный человек, к которому она не имела счетов и претензий, это был единственный человек, к которому не пристала грязь чужого поро­ ка. Она была чище даже ее детей, Вацика и Женечки, ставших причи­ ной раздора, интриг, недомолвок и открытой вражды с родными мужа. И она бы променяла своих детей на эту девочку, жизнь с ними до кон­ ца дней на несколько таких вот мгновений. Но это мгновение было по­ следним, пронзительная боль захлестнула ее, когда услышала, как Таи­ сия Павловна требует, просит, умоляет Оленьку не приставать к тете, не надоедать ей. Девочке не хотелось, но она была вынуждена подчи­ ниться приказанию бабушки, Евгении Аркадьевне не хотелось отпус­ кать Оленьку, но и она была вынуждена подчиниться. Так не могло быть, чтобы их надолго оставили вместе. И так стало. Неизбежность разру­ шения всегда становится явью. А явь —только следствие разрушенных привязанностей, желаний, возможностей. — Что же, что же я держу вас, родненькие, в прихожей,— хлопо­ тала, переживала, почувствовав свою промашку, Таисия Павловна, хватала ртом воздух, как бы не поспевая надышаться,— пожалуйте к доченьке, посидите чуток рядышком. Попрощайтесь, больше бог не даст свидеться. Замиритесь, покайтесь друг перед дружкой. Всплакни­ те... Камень на душе размякнет. Вновь у Евгении Аркадьевны не оказалось времени на раздумья, не взвесила, не оценила обстановку. Ей расстегивали шубу — она не сопротивлялась, снимали шляпу — не отстранялась, взяли за руки и по­ вели в большую унылую комнату — подчинилась. Голоса в комнате, звучавшие сонно, надорванно, прервались. Гла­ за людей, скользящие по густому пространству, замерли, перекрестив­ шись на вошедших. Смрадное тепло ударило в лицо. Красно-багряным миражем выплыло из комнаты что-то продолговатое, не вписывающе­ еся в комнатный интерьер. В красном, продолговатом — та, которую она увидела и узнала в гараже, та, которая в уродливом экстазе лежа­ ла рядом с мужем, переплетясь руками, поблескивая золотом кольца, сережек, та, которая разрушила ее дом, семью, смяла репутацию мужа, и та, которая была матерью девочки, чье тепло только что согрело ее кровь. Но тогда, в гараже, лицо секретарши искажал, безобразил дур­ ной оскал, сейчас от оскала не осталось и следа, ровными дугами рас­ прямились губы, и не ужас застыл в отжившей плоти, а крик послед­ ней земной радости, все искупающей и оправдывающей. Выражение лица секретарши было необычайно знакомым, узнаваемым. Узнавае­ мым легко, без напряжения. Тот же крик последней земной радости и в березах на витраже. Такой же искупляющий и оправдывающий. Евгении Аркадьевне стало страшно. Страшно от догадки, что по­ следние предсмертные радости секретарши и ее мужа оказались силь­ нее их последних предсмертных мук. Пусть мертвые, но муки они пре­ одолели. Пусть мертвые, но радости они сохранили. Значит, затем привели ее в этот дом, чтобы она увидела свое поражение, чтобы здесь заглянула в бесцветные, но торжествующие глаза Ангелины Петровны. Она побежала из комнаты, видя всех, кто над ней торжествует: мать 66