Сибирские огни, 1986, № 11

от видимости внешних перемен. Евгения Аркадьевна обратила внимание на неуловимую общность между этим и своим домом. Хотя тело ее мужа не вносили и никогда не внесут туда, где живет она, но что-то связывало и роднило ее квартиру и эту, дух осиротения един и однообразен. Разно­ образна жизнь, а смерть для всех одинакова, как далеко не отстраняй ее от себя, как сама не сторонись близкого или далекого тебе человека. Дом был полон многочисленной родни секретарши. Понаехали род­ ственники, кровные и некровные, все, кто мог приехать, кто поддержи­ вал с ней хотя бы мало-мальские отношения. И оттого, что так много собралось близких, и горе в этом доме казалось большим, во сто крат большим, чем в доме Полонских. Евгения Аркадьевна растерялась, вски­ пая гневом. «Ангелина и не настаивала, чтоб она свиделась с погибшим мужем, а тут хватило ума и подлости затащить к его погибшей любов­ нице. Могла ожидать от нее чего угодно, но только не этого. Что же де­ лать? Что говорить? Как вести себя?» Пока Евгения Аркадьевна колеба­ лась, подошла маленькая, седая, иссохшая состарившаяся женщина, в дешевой темной кофточке, по нынешним нарядным временам она каза­ лась бесприютной странницей. — Кто будете? — тихо спросила старушка. — А вы кто? — вопросом на вопрос отозвалась Евгения Аркадьев­ на. — Танечкина мама, звать Таисия Павловна,— и молча, вопрошаю­ ще взглянула на гостей, ожидая, как и кем представятся те. Евгения Аркадьевна не решилась представиться. Ангелина Петров­ на пояснила: — Я — сестра Вацлава Петровича Полонского, ректора института, она...— кивнула в сторону Евгении Аркадьевны,— жена. — Бедненькие мои,— вскрикнула Таисия Павловна, жалостью со­ крушая, жалостью изводясь, растягивающимися резиновыми губами подергивая, беспомощно,— чего ж они понаделали, какую напасть на­ влекли... Как же, как же, голубушки, директора не уберегли, не досмот­ рели. Глаз-то вам не хватило, а сердца-то, сердца-то у вас золотые, до­ ченьку мою навестить пришли, а я-то, старая, к директору собираюсь, собираюсь, всё и никак не сберусь. Срамница я экая, креста на мне нет. Извиняйте, извиняйте, с духом, с силами образумлюсь — навещу дирек­ тора, поклонюсь, прощения помолю. За себя, за дочку, за вас, роднень­ ких. Евгения Аркадьевна слышала, о чем лопочет старушка, и тоже про­ никлась жалостью к ней. Но не отпускала, свербила мысль о бедном на­ ряде матери секретарши, не вязавшейся с туалетами дочери и обстанов­ кой в ее квартире. «Дочка ходила разодетая как картинка, черный со­ боль на воротнике, оленьи сапожки, золотые серьги, а матери двадцатки на новую кофточку не нашлось. А квартирка-то как обставлена! Какими обоями оклеена? Югославскими, моющимися. Стенка под потолок, не­ мецкая. Камин в прихожей. Полы в коврах. А на мать взглянуть — пе­ чаль одна, косынке времени нет, туфли истоптанные, блуза выцветшая, чулки — прелые. Век прожила, добра не нажила. Не то что дочь, та не в мать уродилась, ничего не упустила — ни гарнитуров, ни мехов, ни му­ жа, ни любовника. Пожила мало, зато в свое удовольствие. Стоит ли так убиваться по ее потерянным удовольствиям, «с лица сходить». Спро­ сила, не без язвительности: — Что вы так изводитесь? Дочь-то ваша своего не упустила, на чужого мужчину позарилась. — Не в бровь, а в глаз корите,— поспешила согласиться Таисия Павловна, —и я так рассуждаю: зачем ей этот директор спонадобился? Свой муж похлеще любого директора, с образованием, орденами на пид­ жаке. Добро не из дома, в дом тащил. Ума не приложу: как Сашеньку на директора променять. И на кой ей этот директор сдался! Евгению Аркадьевну покоробило, мужа секретарши поставили вы­ ше ее мужа. Не потерпела непочтения и к мертвому, проклятому, отто­ го не потерпела, что непочтение в первую очередь касалось ее самой. 64