Сибирские огни, 1986, № 11

ву, глядел, как под животом далекого облака, неспешно махая крылья­ ми, тянула вереница гусей. Ни ветерка; кружась, падали с осокоря пос­ ледние листы; большая синяя стрекоза села на травинку и стала ды­ шать длинным кольчатым-телом. Это и будет вспоминаться зимой: гусиная вереница, роняющий лист осокорь, стожок на той стороне речки, треск крыльев пролетевшей стрекозы... Жить, не помня обид, как не помнят их деревья, гуси, стреко­ зы, жить без того, что люди называют красивым словом «идеал». Знал, знал, наизусть помнил Никонов вещие слова брадатого про­ рока: «Идеал —это путеводная звезда. Без него нет твердого направле­ ния, а нет направления —нет жизни». Не очень все-таки логично получалось у пророка: то непротивле­ ние, то направление.^Направление —это ведь драка, ваше сиятельство, какое уж тут непротивление! С направлением запросто врагов нажи­ вешь, его защищать надо, направление, а то ведь сомнут, затопчут... Плыло в небе облако, похожее на гениальный профиль, с размах­ нувшейся из края в край небосвода белоснежной бородой. Поклоняюсь, восхищаюсь, но мое направление —жить без направлений. Жить с на­ ивной верой в светлую мечту, что, может быть, и правда, — красота спасет мир. Потому спасет, что его, мир, вроде и спасать больше некому... Твердое направление! Всегда ли оно путь к справедливости, к счастью? Кого осчастливила петровская мощь и твердость? Разве что полуграмотную рабыню-пленницу, возведенную в сан императрицы? Но и на троне она оставалась рабыней и пленницей, как рабом, пленни­ ком чудища самодержавия был замордованный русский народ, то есть мы сами несколько десятков поколений назад! Проклятие рабства, как пятно родимое,—несмываемо, оно может аукнуться из глубин поколе­ ний грядущих, ибо позор рабства —преступление, не прощаемое за давностью срока! Ну вот, усмехнулся Никонов, опять Петр Великий! Давний спор их все не кончается, докатился аж сюда, до Ужанихи,— бывший аспи­ рант-недоучка и самодержец российский! Ужо тебе, как Евгений бед­ ный, погрозил Никонов медному истукану, и вот оказался тут, в без­ брежных просторах Сибири. Трагикомическая история, созданная фан­ тазией поэта, повторилась три века спустя... Годы студенчества и аспирантуры вспоминались теперь светло все ленинградское виделось очищенным от горечи обид, но, как никогда ясно, Никонов понимал, защитись он тогда, он стал бы пленником нау­ ки, пленником Ленинграда, потому что остаться в науке_для него означало бы лишь одно —сделаться тенью Татьяны Исаевны двойником Льва Андреевича, эхом профессора Плотникова. Нет, прав оказался Никонов наука не для него, не умел он «драться», не умел, как в переполненном трамвае, работая локтями продираться сквозь толпу куда-то вперед, куда-то повыше, — не в его это было характере. Даже Аркашка, философ подсобок махнул на него рукой: мотай подобру из Питера, Серега, не умеешь ты кусаться... Подсобки ленинградских бакалейных многому научили Никонова. После дня, проведенного в пропахших селедкой владениях кладовщи­ цы Жанны, всегда по-новому виделся Никонову вечерний, залитый пг- обезьяны, той самой, что называют гомо сапиенс — 50 , человек разумный.