Сибирские огни, 1986, № 11

шляпа гриба подосиновика. И папка черная, кожаная. Нет, сзади в тол­ пе не видно было ни кепки, ни папки на ремешке... Лукерья облегченно вздохнула, пошла медленнее. Шла и сама над собой смеялась. Стрельнула из кафе, как ошпаренная. Эх ты, Ужаниха! И пусть бы рисовал, не полиняла бы. То, ли тебя похитить собирались? Но'вспомнила, как под пальцами художника возникали ее груди, снова ощутила стыдное прикосновение и, покраснев, оглянулась. Никого. Зонтики, свернув с тротуара, скрывались за стеклянными дверями кинотеатра. Лукерья вошла тоже. Простояла в очереди минут десять, но за несколько человек до нее билеты кончились, и, сама не зная чему, Лукерья даже обрадовалась. Повернулась уходить, взялась уже за ручку двери, когда сквозь стекло увидела блестящую от дождя кепку, похожую на шляпку гриба подосиновика. Лукерья попятилась, прячась за чужие спины. 20 Из почтового ящика на калитке, кроме книжки нового журнала, Никонов вынул сложенный из тетрадного листа треугольник письма. Ни почтового штампа, ни адреса: «Учитилю» через «и», а на внутренней стороне листа несколько слов карандашом: «Друх уймися а то кабы Краснова питуха добры люди не пустили...» «Красный питух» —это поджечь, что ли? Чертовщина какая-то. Не иначе —новая затея соседа Тимошки: Шарика вспомнил. Никонов сунул дурацкое послание в карман, забыл про него. Не было у него врагов в Ужанихе, чтобы грозить поджогом, а на Тимошкино озорство лучше не обращать внимания. За бором взревывают комбайны, докашивая последние загоны яровых; за Лебедь-речкой ползают тракторы, растягивая по гривам чер­ ные прямоугольники зяби. Осень, октябрь, от ночных зазимков огороды пожухли, в саду желто, лишь карагач стоит густо-зеленый. Воробьи на­ биваются в него, едва пригреет, и гомонят по-весеннему. Урожай нынче отменный. Никонов только что вернулся из заборья, с дальнего полево­ го стана, подрабатывал с ребятами последнее зерно, а погода все стоит. Колхоз докапывает картошку, однако напряжение на полях уже схлы­ нуло, и сегодня первое воскресенье деревня дома: пилят дрова, рубят капусту, в дальнем конце на Зипунихе — гармошка, частушечные вык­ рики: кто-то поспешает со свадьбой. Никонов тоже срубил и перетаскал капусту, Надя стучит на веранде сечкой, режет морковку, с хрустом раз­ валивает кочаны, и в саду от этого хруста пахнет снегом. От предложения помочь Надя отказалась. — Ты же на рыбалку собирался, —вспоминает она. —Ухи ужасно хочу, ступай на речку, вон твои удочки. Надя не допускает его к домашним делам, сама чистит от сажи печные трубы, белит, готовя дом к зиме, конопатит стены, оклеивает окна, даже смоляной растопки на все холода сама щепает, сушит. — Дом, огород —мои, а твой —сад,—твердо решила она.—Тазы, горшки, вся проза —моя, твоя —поэзия. Не хватало мужчине фартук и вдвоем у плиты толочься. Ни в каких особенных мужских привилегиях Никонов не нуждался, его коробило, когда Надя кидалась помочь снять пальто, хлопотала возле стола, заглядывала в глаза: понравилось ли то, что она пригото­ вила, угодила ли? Ни разу больше он не закричал на нее, теперь все вспоминалось, как что-то отвратительное, нет, роль повелителя ему глубоко чужда, неприятна: стыдно низвести близкого человека до роли полураба! Не его эта роль, он совсем другой человек, — вот она, тень прошлого Нади, думал он в горькие минуты... Но понемногу привык к тому, что каждое утро на спинке его стула висит чистая сорочка, его трогает, что Надя по-матерински придирчиво 44