Сибирские огни, 1986, № 11

— Будьте добры, — подозвал он официанта. — Вон за тот столик — два кофе, яблоки, пирожное, на чай будет. Да, да! Где сидит девушка. Я туда перехожу. У вас свободно, не возражаете? — спросил он Лукерью, садясь напротив. —Тут занято, молодые люди, сейчас придут наши друзья, военные. — Говорить, болтать разные пустяки, лишь бы не ухо­ дила. В глазах немножко интереса, самую, правда, малость. Вблизи лицо еще милее, конопушки; смущаясь, морщит нос —очаровательно! А рот —свежесть, вся как зоренька ясная —девятнадцать лет! Только вот как это написать, чистоту эту? Ясность души? И такое встретить на Невском, в Ленинграде?! Спасибо, дорогой, вторую чашечку моей со­ седке. И пирожное, и яблоки. Очень вас прошу, угощайтесь, не откажите в честь праздника. Какой праздник? Неужто не знаете?! Стыдитесь, ми­ лая девушка. Праздник очень старинный, его научила меня праздновать бабушка —день ангела! Сегодня день святого Бориса, а я Борис. Зна­ чит, день моего ангела. Смейтесь, смейтесь, я не обижусь, но берите пи­ рожное, пейте кофе. А вас как зовут? Можно, я угадаю? Марина? Лена? Опять не угадал? Что? Лукерья? Значит,'Луша, Лушенька!.. Спасибо, милая Луша, ешьте, пейте, порадуйте моегб ангела. Смущается, кофе только пригубила, но слушает. Штришок под ухом, завиточек на лбу, и глаза, глаза! Это сияние! Заметила, кажется, что рисую, говорить, гово­ рить, стрекотать сорокой, лишь бы не уходила... «Святой Борис!—Лукерья ерзала на стуле, порываясь уйти. Она узнала человека с папкой: это он встретился на Невском. А потом, вы­ ходит, шел за ней, то ли выслеживал? Брови как солома, глаза впивают­ ся, прямо зябко. Притворяется, будто ест, а сам что-то карандашом... Рисует? Ее? Зачем я ему — рисовать? Встать и сейчас же на улицу — подумаешь, пирожное! Нашел дурочку...» Лукерья была уверена, незнакомец рисует ее плохо, обидно. Какую- нибудь уродину с лягушачьим ртом и выпученными глазами. Чтобы по­ смеяться: уродина ест кашу. Ну, ем, кому какое дело? Нечего меня рисо­ вать. Вон женщину в шляпке рисуйте, сидит щурится. Прямо в шляпе— за стол. Спросить, как вам не стыдно рисовать, я вам не игрушка! Но странную силу имели над ней белые, верткие, цепкие глаза не­ знакомца: ноги ее будто приросли к полу. И страшно хотелось узнать, что он там рисует. И правда ли, что он шел за ней? Незнакомец шевелил губами, что-то бормотал про себя, белые глаза его сощуривались до щелочек. Вдруг он махнул ей рукой, показывая в сторону и вверх. И Лукерья послушалась, повернулась, куда показали. Скосившись, она увидела, что было на листе. Это была она! Ее лицо, волосы, рот. И конопушки... Проклятые конопушки высыпали у нее каж­ дой весной. И здесь, в Ленинграде, тоже... Ни лягушачьего рта, ни лупастых глаз! Там, на листе, была она. Глядела куда-то вверх, улыбалась. И нос морщился —противная ужа- нихинская привычка, когда он подглядел? Лукерья со страхом смотрела, как быстрой мышкой бегает толстый коротенький карандаш, и что-то оживало, будто само собой проступало сквозь бумагу. Вот карандаш отброшен, палец делает круговые движе­ ния по бумаге, и вдруг Лукерья увидела: возникают очертания ее грудей! Вся похолодев, она кожей ощутила стыдное властное прикосновение мужских пальцев. Оживали, упруго обозначались ее груди! Да что же это такое? — испугалась Лукерья. —У всех на глазах! Она чувствовала себя бесстыдно обнаженной, как ему не совестно?! Лукерья вскочила и, чуть не забыв на вешалке плащ, кинулась на улицу. Одевалась уже в толпе, под дождем. «Я же видела, что он рисует, и позволила. Даже поворачивалась, как кукла. Как вы смеете? —ска­ зать и что-нибудь по-ужанихински добавить. Ну и пусть, что взрослый, а я не уличная, чтобы рисовать». На Невском она оглянулась: не идет ли сзади? Теперь-то Лукерья знала: нарочно выслеживал, сел за ее столик... Она помнила: на нем было что-то лохматое, кофта какая-то с пуго­ вицами, а на голове кожаная кепка. Желтая, просторная, круглая, как 43