Сибирские огни, 1986, № 11

Гликерия Антоновна и Лукерья тоже смотрели на портрет. И прав­ да, было какое-то сходство между пьяной толстой женщиной, сидящей за столом, и девушкой на портрете. Какое-то еле уловимое родство, и это родство казалось Лукерье ужасающим, страшным, отталкивающим. Леночка сделала большой глоток из согревшейся в руках бутылки, достала кошелек. — Тут двадцать, —протянула она деньги Лукерье. —Спасибо, дружок. — Не надо двадцати, —запротестовала Лукерья. —Я подряжалась за одиннадцать. — Я лишнего не даю, —строго сказала Леночка. —Поужинай, сладкого купи, по глазам вижу: голодная. Да, покажите-ка обновку, что вы там добыли. Гликерия Антоновна, опередив Лукерью, кинулась в коридор за портфелем. Леночка поставила туфлю себе на ладонь, любуясь невесо­ мой ее легкостью. Нет, такой обуви до войны не носили —сандалеты, лодочки на низком. Боже, как она любила хорошую обувь, она помнила те свои ноги, они всегда спешили, летели, едва касаясь земли... — Тридцать седьмой, —сказала она. —Мой размер. Усмехаясь, она приподняла край юбки —валенок, обрезанный по щиколотку, втиснутый в огромную калошу. Леночка криво усмехалась, а хотелось ей закричать на себя страшно: что?! что ты с собой сделала, Ленка Сорокина? Уродиной стала, опустилась, спиваешься, катишься все ниже, ниже! Вцепись когтями и зубами, остановись, еще не поздно начать жизнь сначала, тебе же сорока нет! Но не закричала Леночка, не заплакала навзрыд, как хотелось, по­ стеснялась черноглазого этого цыпленка, смотревшего на нее испуганно, с брезгливой жалостью. — Хороши игрушки! —выдавила она из себя. . Повернувшись вместе с табуреткой, вытащила из комода неболь­ шой ящичек, порылась в нем, протянула Лукерье прозрачный пакетик. ~ Чистый шелк, бери. До войны два раза надевала. И^пажи заби­ рай, талия у меня была потоньше твоей. — Ой, не надо! —отказалась Лукерья. —У меня все есть. ...Домой она опять шла пешком, радуясь, что не сглупила и не вы­ бросила красные свои скороходы: до Большого Охтинского добежала мигом. Разыскала урну для мусора и, оглядевшись по сторонам, сунула туда Леночкины чулки. Дорогой чувствовала, что они в портфеле, в них сохранялся запах табака и перегара и чего-то еще, пугавшего Лукерью. «Да что же это? — спрашивала себя.—У Гликерии Антоновны съе­ ла все подчистую, и было не стыдно, а у Леночки даже деньги какие-то тяжелые. А ведь они родные сестры. Ничего не понимаю...» Вдруг ей захотелось созоровать, сейчас же —чего тянуть?! —надеть новые туфли! Ворваться, цокая подковками, в свою комнату: «Здрав­ ствуйте, вы по мне скучали?» Крутануться на каблуках, любуясь, как таращатся на нее Ольга и Зельма. Она рассмеялась даже, предвкушая торжество, припустила рысью. Никто по ней не скучал. Зельма, отвернувшись к стене, читала. Ольга охала с компрессом на голове. На столе бутылки, коробки из-под торта, огрызки яблок. Эдик приехал, догадалась Лукерья. Приезжая, муж Зельмы угощает комнату конфетами, открывает бутылку шампан­ ского. Вася поверх одеяла спал на Лукерьиной постели. Он промычал, но не шевельнулся, когда Лукерья тронула его за плечо. ■ Ступай к себе, Вася! сказала Лукерья. —Ольга, не видишь что ли? Что я должна видеть? Что? Что? —застонала Ольга, натягивая на себя одеяло.— Отстаньте от меня, все отстаньте. Стучат, топают, как на'конюшне... — Кто... на конюшне? —Лукерья опешила. —Скажи ему пусть уходит. Вася! 36