Сибирские огни, 1986, № 11

Господи, как одиноко ей было в любимом городе! Ни с кем из со­ курсниц она не сдружилась, не получалось у нее задушевного разгово­ ра потому, наверное, что не умела говорить Лукерья по-городскому. Замечала с обидой, что даже стоять с ней рядом стеснялись, и все потому, что она так ужасно одета. На факультетские вечера Лукерья не ходила, что там делать. И. танцевали здесь совсем не так: скакали, дергались, и кто подойдет пригласить, если ты и на танцы все в той же юбке в горох, что на лек­ циях, все в той же материной кофте? На бал новогодний все же пошла: надела невесткин белый ко- стюм с вышитой на груди розой, даже губы подкрасила. Стояла в на­ рядной толпе, всем телом чувствуя, что она в заношенном, с чужого плеча костюме, в красных, с медными пряжками кособоких туфлишках. На девушках были прозрачные кофточки, широкие юбки, в танце юбка летит, догоняет хозяйку, а на ногах туфли-шпильки. Прямо как царевну в сказке, легкой, невесомой, делают тебя шпильки-туфельки, длинноногой. Цвета слоновой кости, белые, черные, изумрудные, были даже золотые— мечутся по полу, от них зайчики золотые... Лукерья ушла с новогоднего вечера в слезах, а утром сказала се­ бе: хватит! Убить, что ли, кого или ограбить, но что-то делать надо! Убивать она не стала, но скрепя сердце решилась на дело стыдное: попросила у матери сорок рублей, написала в письме — займи у кого- нибудь, картошки продай... Сорок рублей стоили черные туфли-шпильки ее размера, она виде­ ла их в Гостином, примеряла... Денег долго не было: наверное, мать не смогла собрать, даже пи­ сем не писала. Наконец, перевод пришел, правда, не сорок, а только тридцать рублей. Пришлось отложить покупку до сегодняшней стипендии, ее выдали в обед, а вчера вечером Лукерья снова бегала в Гостиный. Шпильки, те самые, за сорок рублей были. Сверкая черным лаком, они стояли на прилавке —у Лукерьи дух перехватывало... Продавали чулки-паутинки телесного цвета, но на чулки Лукерья забежала лишь взглянуть — прикинуть, помечтать. Летом и без чулок можно, главное —туфли. Не белые, как у Зельмы, не лимонные, как у Ольги, а черные, под цвет волос, под цвет глаз... То шагом, то рысью, спрямляя путь через дворы, Лукерья скорее трамвая была на площади. Вон Больше-Охтинский мост, а за рекой среди облаков плывут главы церквей Александро-Невской лавры. Пе­ рейдя мост, повернуть на Синопскую набережную... Теперь Лукерья, куда хочешь, запросто доедет, а первые дни была в Ленинграде, как в лесу диком. Так закружится в незнакомых улицах, хоть аукай. Случалось, не знала, как спросить дорогу до общежития, идет, плачет. В автобусы влезать боялась: прослушаешь свою останов­ ку, мигом увезут неизвестно куда. Мелькают домищи до неба, и поче­ му-то каменные женщины с каменными грудями подпирают балконы. А ограды —диво! Не ограды, а кружево чугунное, и вплетены в него цветы чугунные. Заблудилась однажды, сама не зная, как, очутившись на Васильев­ ском, обмерла: на той стороне реки Невы — большой, очень красивый дом, а на крыше люди. Все в черном. То ли пьяные, напугалась Лу­ керья, на крышу забрались, на самом краешке стоят: сорвутся же, ра­ зобьются насмерть, дураки, пьянчужки. Это она увидела первый раз Зимний и потом рассказывала сосед­ кам по комнате, как ужасно напугалась, подумала, пьяные на крышу залезли. Студентки-москвички хохотали до слез, просили повторить рассказ, приглашали из других комнат, чтобы поглядели на Лукерью. Что над ней смеются, она догадалась не сразу. Только потом до­ шло, какой дурой предстала в глазах соседок. Поняла: подлую, но зуба­ стую, будут уважать больше, чем гусыню глупую. Трудно жилось в Ленинграде, но свершилось: она, Лукерья Гусе­ ва, студентка и уезжать домой не собиралась — не дождетесь, подру- 26