Сибирские огни, 1986, № 11

— Нет. В то исхлестанное дождем утро он увидел на самом^ краю скалы цветущий куст розы-ругозы. Тот самый. Весь огненно-алый, рву­ щийся на ветру куст, не сгорая, горел под низким серым небом, полы­ хая в брызгах прибоя. Человек остановился потрясенный, очарован­ ный, в душе его снова пробудилась жажда жить, сражаться, любить... — Откуда ты все это знаешь? Кто он, тот человек? — Он перед тобой. Это я, Надя. — Господи — ты! Почему ты никогда не рассказывал про это? Ты сегодня странный и говоришь странно... почти стихами. Что с тобой? — Я влюблен, Надюша. — В кого еще, господи? — забеспокоилась Надя. — В синеву неба. В красоту мироздания. В тебя. В розу-ругозу, мою спасительницу. Вот в эту лиственницу, чья тень у твоих ног... — Из всех этих любвей,—засмеялась Надя,— разрешаю только одну. Ладно, так и быть, я буду теперь каждый день поливать твою ко­ лючку.— Надя поцеловала Никонова в щеку, торопливо зашагала ал­ леей и уже из-за калитки крикнула: — За хлебом не забудь сбегай. Только не опоздай, а то разберут, голодный останешься. Поверх сосенок мелькнула золотисто-каштановая копна ее волос, шаги скоро затихли в переулке. Надя спешила на «автобус», колхоз­ ную полуторку со скамейками. Еще вчера собиралась в раймаг купить эмалированную жаровню за 15 рублей, запасти на зиму сахару-песку. Была суббота, интернатские дети разъезжались по домам, и Надя сказала, что вернется затемно, вечерней машиной. Покончив с розой-ругозой, Никонов умылся, вывел из сенок вело­ сипед и покатил в сельпо. И правда, разберут хлеб, останешься го­ лодным. Кроме хлеба, он купил два десятка рыболовных крючков, стамес­ ку с овальным жалом, сто граммов медных гвоздей, шило, нож бон­ дарный. Все это отпустила ему поворотливая, говорливая Аннушка. Рассчитываясь, Никонов увидел на полке эмалированные жаровни. Они были разрисованы белыми и алыми цветами и стоили 15 рублей. И сахаром-песком торговала Аннушка, 15 Лукерья едва дождалась конца последней лекции и, обгоняя всех на лестницах, выскочила из института. В трамвай садиться не стала — до Гостиного, кроме трамвая, еще два автобуса — это же тринадцать ко­ пеек, а их-то и может не хватить!.. Голова кружилась то ли от быстрой ходьбы, то ли от голода: ут­ ром съела кусок соленой брынзы, выпила стакан кипятку из титана. Лукерья знала: учиться на стипендию будет трудно — много ли смо­ жет оторвать от себя мать, а ведь надо еще одеться. Мать плакала, провожая ее, соседки говорили: бедная Лушкина головушка. А дев­ чонки-одноклассницы, что остались в Ужанихе, посмеивались: заголо- даешься — вернешься... Что голод! Знали бы они: голод не самое страшное. К нему не то что привыкнуть, притерпеться можно. Кому какое дело, поела ты сегод­ ня или нет? А вот как ты одета, все видят: соседки по комнате, улица, весь город. И с жалостью оглядываются, если ты шлепаешь в туфлях- развалюхах, в штопаных чулках, а над воротником из крашеной соба­ ки смеются в глаза — вот к этому ни привыкнуть, ни притерпеться. Соседки по комнате жалеют тебя, конфетку суют к чаю, а потом пош­ лют за утюгом, на полуслове перебьют — с тобой этак можно. За утюгом, черт с вами, Лукерья ходила, занимать на всех оче­ редь в столовой бегала, но кипела злостью на соседок-горожанок, рвалась на их слова-колючки ответить колкостью же, но ничего у нее не получалось 25