Сибирские огни, 1986, № 11

— Сам не знаю. Скорее всего на вокзал какой-нибудь. — Зачем... на вокзал? — Люблю наблюдать ночную вокзальную жизнь. Это очень ин­ тересно. — Сергей Кузьмич, если вам все равно, куда идти, прошу вас со­ всем немного пройти навстречу женщине, которая вас хочет видеть. Нет, не завтра — сегодня, сейчас же... Вы- где находитесь? — Напротив Московского вокзала. — Это пять-шесть минут до Аничкова, мне — тоже. Отказать в просьбе женщине- о встрече, согласитесь, просто жестоко. Я буду ждать вас на той стороне Аничкова, что к Летнему саду. Мне очень много нуж­ но вам сказать. Впрочем, говорить будете вы, а я буду молчать. Хоть до самого утра можете говорить, как вы меня презираете, какая ужас­ ная, нехорошая женщина рядом с вами. Я не буду возражать, потому что... надо, надо и меня исправлять. Ради этого благородного начинания, согласитесь, стоит пройти несколько кварталов по ночному городу. Не лишайте же себя редкого удовольствия из дурного человека сделать ХОТЯ бы СНОСНОГО...' Синие сумерки заполнили проспект, в переулки натекала мягкая темень ночи. «Вы талантливый ученый...» Шагая в сторону Аничкова, Ни­ конов снова увидел себя там, в читальных залах, набитых бледными со­ искателями, вспомнил наивные грезы отца о фолиантах историка Нико­ нова и почувствовал себя низким обманщиком. Отец и вы, добрый, ми­ лый Роман Романович, ошиблись — вот где аспирант Никонов добился настоящего успеха — в «батарее» Аркашки! Он стал любимцем Жанны, она берет его на свои тайные вечери, щедро одаривая ворованной ко­ рейкой! Что предложит ему Роман Романович? Но чтобы он ни предло­ жил, все равно ему, Никонову, придется начинать сначала. Все! А есть ли у него порох, чтобы — все сначала? Ведь он уже не тот «одержимый», «фанатик», как сказала о нем когда-то Татьяна Исаев­ на. Страсть его прогорела... В перспективе Невского, залитые светом фонарей, показались кони Аничкова. Невольно остановившись, Никонов залюбовался отли­ той в бронзу трепетной красотой. Наверное, в науке можно работать и без одержимости. Просто делать науку, как делают любое дело, как, например, плотник рубит дом, печник кладет печь, крестьянка сеет морковь. И его научили бы делать науку так же, как делает ее Женя Воробьев, доказывая, что Пугачев — хорошо, а полковник Михель­ сон — плохо. Но морковь — это морковь, а наука — всегда порыв, дерзание, прорыв в неведомое. Настоящей науке нельзя научить, потому что ученый — бунтарь прежде всего, а он, Никонов, не бун­ тарь, не боец, не гладиатор. Он сдался, пал в первом же сражении, прости, отец, не сбудется то, о чем тебе мечталось. Не для науки, види­ мо, родился твой сын. Для чего же? Там, на Аничковом мосту, ждет его голубоглазая красивая жен­ щина, настоящая ленинградка. Вот и второй подарок за один вечер — поистине царственный дар царственного города — его хочет видеть женщина. Очаровательная, умная, утонченная, как говорили в стари­ ну, но кто, что выморозило в вас душу, утонченная женщина? Если Алешка Чугунов исполнит свою угрозу и утопит вас в Неве, несправед­ ливости в мире не убавится, а зла, творения сатанинского, прибавится. Старинная истина — зло злом врачевать — лишь плодить зло новое. Никонов стоял, как витязь на перепутье: налево пойдешь, напра­ во пойдешь... Толпа обтекала его, как речка обтекает угрюмый камень. Он помнил комнату, в которой принимала его Татьяна Исаевна. Под ногами что-то мягкое, топкое, он чуть не упал, споткнувшись, когда садился за кофейный столик. В человеческий рост застекленные часы с медлительным маятником, шелк обоев на стенах, в комнате — ничего — крохотное бюро со стопками книг, кушетка с пятнистой 17