Сибирские огни, 1986, № 11

вались закатом, небом со звездами, с рожком молодого месяца. Толпа — коренные ленинградцы, они умеют наслаждаться вечерней прогул­ кой: девушки одеты изящно, просто, со вкусом;' вот о чем Нико­ нов всегда будет жалеть — о неповторимой ленинградской толпе; улыб­ чивые вежливые старички, женщины, ленинградка в любом возрасте — привлекательная женщина; неторопливо шагает, взявшись за руки, це­ лая семья: мама, папа, двое малышей в матросках... «Прощайте, люди, — сказал Никонов. — Желаю вам счастья, ле­ нинградцы, хорошей погоды. Поменьше дождей и туманов, побольше солнышка, света на душе». В буфете на Московском вокзале он выпил стакан чаю, окончатель­ но согрелся, и вдруг ему пришло в голову позвонить Татьяне Исаевне. По-человечески, по-доброму попрощаться, сказать, что зла на нее не держит, не помнит, он не Алешка Чугунов. То, что должно было свер­ шиться, свершилось; вы правы, сказать ей, он, видимо, чужой человек для науки, если он вот так, без боя ушел из нее. Звонить не очень хоте­ лось, но не мешало хотя бы извиниться за утреннее кривляние в подво­ ротне Жанны-кладовщицы. Будь же, уговаривал он себя, Человеком Разума, начни с малого, с телефонного звонка обиженной женщине. Не ахти сколь благородства в этом поступке, но все же!.. И не так еще поздно, позвонить прямо сейчас, окна на Невском всю­ ду горят, ответят — хорошо, не ответят... В бумажнике у него хранилась визитка Татьяны Исаевны, эту визитку позапрошлой осенью дали ему на кафедре, когда предполагалось, что Татьяна Исаевна станет руково­ дить его аспирантурой. Это Никонов,— услышав голос Татьяны Исаевны в трубке, ска­ зал он. — Господи, как я рада! — Никонов оторопел: в голосе трепет, вол­ нение, страх,— Это, правда, вы? Слушайте же меня, Сергей Кузьмич, умоляю, не вешайте трубку. Профессор Конев прочитал вашу работу, вы меня слышите? Роман Романович гневался, кричал, потребовал ра­ зыскать вас, хоть на дне морском... Питер, великий Питер на прощанье одаривал Никонова поистине царским подарком. Заведующий кафедрой Конев прочитал его работу, приказал разыскать его. Седая клинышком бородка, умные, добрые усталые глаза человека мудрого, много повидавшего... — Роман Романович остался недоволен ходом собеседования,— звучал в трубке голос Татьяны Исаевны,— У них со Львом Андреевичем состоялся крупный разговор, нам всем досталось. Вы знаете, как он ме­ ня назвал? Голубушка. В устах Романа Романовича это самое ужасное оскорбление, я разрыдалась... Сергей Кузьмич, вы слышите меня? — Да, слышу... „ Профессор Конев прочитал его работу, профессор Конев потребовал найти его, Никонова, хоть на дне морском и доставить пред свои очи. Зачем? Вернуть в науку? После того, как он копал могилы на Больше- Охтинском кладбище, а потом стал своим человеком в подворотне Жан­ ны-кладовщицы? Наука! Мир праху твоему! Мечту о карьере ученого Никонов похоронил серым дождливым деньком в одной из могил на Больше-Охтинском кладбище... — Еще не поздно,— струился в трубке голос Татьяны Исаевны,— Позвоните Роману Романовичу, обрадуйте хорошего человека. Я знаю из первых рук, Роман Романович сказал, он намерен взять сам руковод­ ство вашей аспирантурой. Позвоните ему сейчас же, скажите, что вы на­ шлись, он спрашивает о вас каждый день. Профессор Конев намерен руководить его аспирантурой... Честь великая, но профессор Конев очень болен, он скоро уйдет, а профессор Плотников останется. И деликатный, исполненный чувства долга Лев Андреевич останется, он будет заведовать кафедрой. И Саша Аксенов останется, друг Сашенька, который вчера сделал вид, что не узнал его. — Вы откуда звоните, Сергей Кузьмич? Вы на Невском? Скажите’ какие у вас планы, то есть... куда вы сейчас пойдете? 16