Сибирские огни, 1986, № 11

бороться против подлости подлостью же?! Порочный круг, замыкаясь, порождает ускорение порочности! Школьная диалектика гласит: порок наказан, добродетель торже­ ствует. Торжествует ли? Я наказал Женю Воробьева, но ведь еще боль­ ше наказал себя тем, что дал волю низменному инстинкту — злобе. А надо ли вообще мстить, карать, бороться? Драться, как говорит Наталья Косых? Кусаться, как советует философ Аркашка? Тратить силы души ради эфемерного мига победы? Бороться, чтобы наступить на грудь поверженного врага, насладиться триумфом, достойным дикаря-людоеда... Кто теперь радуется тому, что над ним была одержана коллектив­ ная «победа», перечеркнувшая лучшие годы его жизни, изуродовавшая его судьбу? Татьяна Исаевна? Лев Андреевич? Кудрявый заочник с военной выправкой? Едва ли. Они все давно забыли о нем самом и о его работе. Вот и Женя Воробьев, хмельной от близости своей тол­ стушки, едва узнал его. Спроси, о чем его работа, Женя едва ли при­ помнит,' а там, на обсуждении, борясь за чистоту науки, борясь против научных «дерзостей» Никонова, защищая национальные святыни, он бросил в него первый камень. Бросал, зная, как ему, Никонову, будет больно, но Жене надо было угодить Льву Андреевичу, и этот камень был новой ступенькой в его карьере. Люди, не надо борьбы, думал Никонов. Не кусайтесь, люди, не слушайте философа Аркашку. Не драка и мордобой, унижающие до­ стоинство Человека Разума, но —Дело! Ибо дело, сотворение возвыша­ ет душу, а не победа в драке. Есть он, единственно верный путь, как учредить на земле царство справедливости, и этот путь — нет, не БОРЬБА, но СОЗИДАНИЕ! Мысль эта показалась Никонову столь огромной, прямо-таки бога­ тырской, и, когда пришла машина с пятипудовыми мешками сахара и ему одному пришлось таскать их, потому что ни Аркашка, ни тем более Минька «не стояли» под ними — мешки показались Никонову не столь тяжелы, матерные реплики Жанны в адрес «дармоедов-работничков» не столь оскорбительны. Величие мысли, его осенившей, освещало вы­ соким светом задворки склада Жанны, жизнь казалась прекрасной... Целый день Никонов лелрял свою новую мысль, и ничего, что она родилась как бы от противного, с осуждения поступка, совершенного утром в молочной секции. Сейчас Никонов от чистого сердца извинился бы перед Женей Воробьевым и его подругой. Но не Женя встретился ему, когда уже поздно вечером Никонов шел после работы по Невскому, а Саша Аксенов под руку с Иришкой. Они столкнулись нос к носу, Ирина, пополневшая, кажется, беременная, радостно заулыбалась навстречу, но, обернувшись на мужа, догада­ лась, что Саша «не заметил» бывшего друга, «не узнал» его и тоже отвернулась, опустив глаза. — Люди! Славные вы мои! —сказал Никонов.—Мира вам! Шел дождь, Никонов вытер лицо пропахшим селедкой беретом, огляделся: куда занесли его ноги? Ноги занесли его — многолетняя, не забытая ими привычка! — на площадь Островского, к подножию па­ мятника императрицы Екатерины Второй. Нет, не величавая Алек­ сандринка с квадригой Аполлона приковала его растроганный взгляд, а до слез знакомое строгое здание с колоннами на той стороне переулка, с залитыми ярким светом рядами окон, с высокими светлого дерева дверями, что много лет приветливо открывались перед ним. Библиотека была еще открыта, зайти, что ли? Глянуть на стеллажи с творениями великих, просто подышать воздухом Публички, некоторые библиотекар­ ши, наверное, узнали бы его... «Прощайте, друзья мои,—сказал он обращаясь к статуям великих, шеренгой замерших на века между колоннами,— прощайте,— сказал он окнам, дверям библиотеки.— Прощайте, ваше императорское вели­ чество!»— вежливо поклонился он бронзовой женщине на пьедестале. 11