Сибирские огни, 1986, № 11

шать Жанну, как она магом нас кроет? Оно, конечно, перебиться и тут можно, оглядись, одумайся, и катись ты на все четыре стороны из под­ собок, да и совсем из Питера. Не по тебе он, батарея, Питер, не умеешь ты кусаться. Скажу больше, Серега, не найти тебе свою правду, если кусаться не научишься. Это и сам Никонов знал, надо уезжать, тем более ленинградская прописка у него все равно кончалась. Но куда? Домой, в Галич? Только там ли она теперь, его правда? Можно и в Галич, к бабушке, в отчий дом, правда, после смерти Отца новый муж матери затеял судебный иск, дабы оттягать часть дома в пользу сводных брата и сестры Никонова. Нож острый ввязы­ ваться в грязную свару, но ради бабушки судиться придется, и на те же судебные издержки, дорогу и прожитье в ближние месяцы требовалось заработать, скопить что-то. Не отпускал его Ленинград еще и потому, что теплилась в глубине души какая-то смутная надежда неизвестно на что. Вчера вечером его послали закатить в молочную секцию несколько фляг со свежим молоком. В очереди на той стороне прилавка Никонов заметил кожаную кепочку, вздыбленный на горбу плащишко, по-птичьи остроносое лицо.'Женя Воробьев. Рядом с ним стреляла по сторонам пЬаЗками краснощекая толстушка, Никонов догадался, младшая дочь шефа, Женя называл ее каким-то нерусским именем, то ли Фрина, то ли Фрида. По его словам, шеф благосклонно относился к их дружбе, во всяком случае, как понял Никонов, не препятствует тому, что Женя Сопровождает дочь в походах по магазинам, носит за ней покупки, сетки с бутылками. Среди молчаливой очереди лишь они двое громко, оживленно и, пожалуй, чуть громче нужного, разговаривали, шокируя магазин тем, что щебетали по-немецки, надо полагать, ради совершенствования в разговорной речи Толстушка, сломав треугольничками тонкие бровки, кивнула в сторону Никонова: «Вас фюр ейн зондербарер типус! Ер за дих ан, ви Раскольников ейне альтефрау». (Какой странный тип! Он посмотрел на тебя, как Раскольников на старуху). В ее глазах Ни­ конов прочитал ту необременительную брезгливую жалость, на кото­ рую так отзывчиво женское сердце,— жалость к существу падшему, неполноценному, участь которого ворочать тяжелые фляги. Колючий холодок обжег Никонова, он подождал, когда подойдет очередь Жени, выхватил из его рук бидон. — Я сам, Люсенька, налью моим друзьям, запиши на мой счет,— повернулся он к продавщице. Кружкой-мерой начерпал до краев бидон, пояснил очереди: — Студенты, впроголодь живут, недоедают... Расплескивая молоко, Женя попятился от прилавка, заспешил вслед за своей упитанной, уточкой переваливающейся подругой. — Недоедают! — провожая девушку наглым взглядом, хохотнул конопатый рыжий парень.— Ничего себе, коровушка! Очередь засмеялась, Никонов успел увидеть сквозь стекло дверей раздавленное лицо Жени. Смех очереди потряс Никонова. Слушая, как ржет конопатый верзила, он понял всю злобную пошлость своей вы­ ходки. Пошлость? Нет — мерзость! Публично унизить молодого чело­ века в глазах его спутницы, может быть, невесты, оскорбить ни в чем не повинную девушку! И это ты, Никонов! Но самое гадкое было то, что в глубине души Никонов чувствовал не раскаяние, а мстительное удовольствие, удовлетворение, черт побери! Месть? Да, месть, бывшему сожителю по комнате! Объявился еще один граф Монте-Кристо, мститель из «батареи» Аркашки! Женя Во­ робьев — лицемер и лжец: ночью, прочитав его работу, размазывал по лицу слезы восторга, а на обсуждении не критиковал его работу, нет, он яростно уничтожал самого Никонова! Женя — двоедушный увертыш, маленький кусучий хитрец, вроде зверька-ласки, но мстить даже отъявленному мерзавцу — не значит ли 10