Сибирские огни, 1986, № 11

— Я всегда высоко оценивал ваши жертвы, я всегда вас ставил в пример собственной жене. — Конечно-конечно, наш театр не предел ваших возможностей, с признанием личной вины произнес Рагунцев. — Спасибо на добром слове, —покорно поблагодарила Евгения Аркадьевна. Ее покорность тронула даже непримиримо-сурового Петра Иг­ натьевича, посмотревшего на невестку если не с уважением, то с по­ ниманием. — Кто тебя за добро корит? Всем ведомо: из своего костра вы­ таскивала дровишки, чтоб у Вацлава костер ярче горел. Одна беда: счет дровишкам вела. А раз счет вела — выходит, в долг одолжение де­ лала. — Да как вы смеете! —обиженно возразила Евгения Аркадьевна. — Не смел бы, да повод даешь, Евгения, —наставительно сказал Петр Игнатьевич. —Мертвому не забыла счет предъявить, память его тревожишь, всплакнуть по нему не всплакнула, навестить не навестила. — От обиды это я, —развинилась Евгения Аркадьевна, — а вам бы на моем месте не было обидно? Если бы с вами —вот так, как со мной, на все добро —изменой, на публику с любовницей выставиться. — Было бы обидно, но стерпел. И на моем месте —мне обидно. Не людскую смерть сынок принял. Останься он жив, пусть хоть кале­ кой, на глаза б не пустил и ковш холодной воды в жаркий день не подал. А к мертвому претензии не имею, оттого и срам, и твои фортеля вытерпливаю. Вот ты выговорилась, душу облегчила, теперь войди в успокоение. Попрощайся с мужем по-человечески. — Будь по-вашему, —сама Покорность говорила устами Евгении Аркадьевны, — все сделаю, как велите. — И у изголовья высидишь? —спросил категорично, но уже смяг­ чаясь, Петр Игнатьевич. — Все сделаю, как положено,—с решимостью ответила Евгения Аркадьевна, сама в нее поверив, в упоении игрой забыв, где начинает­ ся, а где кончается роль, наслаждаясь неповторимостью самотворения и самосовершенства. Это вам сыграть не Мисс Томпсон, расписанную от ноготка на мизинце до волос. Это —сыграть, сотворяя самое себя, где ни одно слово не поддается ни домыслу, ни вымыслу, где ни один нерв души не открыт взгляду ни гения, ни ясновидящего. Чего уж тут говорить о выживающем из ума свекре, который продолжал ее пытать со старческой занудливостью и методичностью. — Детишкам выдашь дозволение с отцом попрощаться? — Прощаться не прощаться —их право. — Право-то правом, но на их право —твоя управа. — Препятствовать не стану. — А как насчет картинки? —спросил свекор. — Какой картинки? —не поняла Евгения Аркадьевна. — Вот этой самой, —свекор показал на витраж. — Висит и пусть себе висит. _ Не о том речь. Эту картинку тебе велено показать мужу секре­ тарши. Исполнишь наказ? — Глаза не проглядит, пусть любуется. — И последнее, Евгения, как на духу: что тебя податливой сдела­ л о—гордыню смирила или лукавый поселился? спросил Петр Иг- натьсвич в простоте душевной, а вопрос этот у всех на уме был, но за- дать его никто б, кроме Петра Игнатьевича, не решился, не почитал само собой разумеющихся приличий моралист старый. _ Была гордыня, да вся вышла, жил лукавый да выписался, ниже низкого, тише тихого, покорней покорного, пала, как бы со всем смирившаяся, Евгения Аркадьевна, а как бы пав низко, испытала вы­ сокое удовлетворение, ибо не она снисходила до людей, а люди до нее снисходили, не она жалела людей, а люди ее жалели. Доселе это было неизведанное ею чувство, казавшееся ранее невыносимым, чудовищ­ 117