Сибирские огни, 1986, № 11

вкусненького. Но Евгения Аркадьевна прошла мимо, брезгуя прикос­ нуться и к девочке, и к ее судьбе. В гостиной собрались Ангелина Петровна, Петр Игнатьевич и мать секретарши Таисия Павловна, их лица были тронуты одной пер­ гаментно-желтой краской —скудоумной краской несчастья. Все трое, отупевшие, жалкие, при появлении Евгении Аркадьевны тяжело под­ няли глаза, как бы понуждая себя оказать внимание хозяйке дома. И в этом принуждении откровенно читалось их строгое и единодушное осуждение Евгении Аркадьевне, сговор против нее, наверняка они обсу­ дили и выработали совместный план действий и были готовы его ис­ полнить. Ясно и несомненно заглавную роль играла Ангелина Петров­ на. Улыбочка вечной насмешницы и сатира блуждала по ее лицу, из­ можденному и иссохшему. Но эту уЛыбочку замечать и видеть могла одна Евгения Аркадьевна и понимать ее значение, улыбочка проникала в ее подноготную, обшаривала и душу и тело, бесстыдно изголяясь над всем, что с ней случилось, над происшедшим между ней и Зукарем. Правила игры были выработаны. Но с первого же хода нарушились неискушенной в сговорах Таисией Павловной. Из всего, чему ее обучи­ ли, она запомнила одно, что должна говорить первой, а что именно го­ ворить—напрочь спутала. — Сбиралась, сбиралась и собралась директора навестить, —зады­ хаясь, оправдываясь, захлебываясь скороговоркой, начала Таисия Павловна, одергивая попеременно то левой, то правой рукой кофточку, точно в боязни неприличия, —дорога-то не длинна, да сборы долги. С виной к директору шла, с пригрешностью дочкиной, попутал свиристель мою лукавый, сподобил, надоумил на грех. А от сладкого греха до горькой беды —шаг шагнуть, а тут еще оказия, завиниться не перед кем, куда как додумались, куда как директора подевали, из родного угла в казенную комнату утащили. В чужом углу виниться — белый свет обмануть, а покойного директора на том свете не обманешь, поре­ шит, мол, оправдываешься, старая, себя выгораживаешь, дочь выгора­ живаешь. А чего покойный порешит, на то прекословия нет. То печаль на мою голову, век в маете доживать за дочкину пригрешность, кому как не мне за нее повиниться. Смилостивьтесь, Евгения Аркадьевна, поостыньте сердцем, в последний час впустите в родную избу директо­ ра. И вам, и мне, старой, по-божески, по-человечески свидеться с ним надо, и вам, и мне завиниться. Без внимания и понимания слушала Евгения Аркадьевна стару­ шечьи бредни: какого лешего та добивается, с какой заявилась целью, но слух и понимание сразу же вернулись, как только услышала о ка­ кой-то ее вине перед бывшим мужем. Тут уж —простите, тут уж — увольте, в театральном вертепе свою честь и его сохранила, ни тени, ни пятнышка на репутации, одна вина за ней, что при жизни мужа ника­ кой вины за собой не знала, ибо и не было ее. И жаль, что не знала, и жаль, что не было. Эх, как жаль... что только сегодня, а не хотя бы тремя днями раньше позволила себе роскошь узнать другого мужчину. Но не за сегодняшнее спрос с нее, не на сегодняшнюю вину намекает эта старуха, эта скверно одетая живая мать погибшей разодетой шлюш­ ки. — Насмотрелась представлений на своем веку, но тут всем пред­ ставлениям — представление,— в монументально-недвижимой Евгении Аркадьевне все дышало холодно, все застыло, лишь пушиночки, пуши- ночки на верхней губе раскрывались, точно цветы ночные, завороженные таинством самолюбования.— Ну, отца родного понять можно, ну, сестру родную, на их корню гниль завелась. А вы, вы-то, старая женщина, как заодно с ними оказались? Благодетель ли вам-то мой бывший муженек, чем вы ему так обязаны, что за него просить пришли, какая-такая вина у всех нас перед ним? — Раз мы недосмотрели, недоглядели директора, мы и виноватые,— покорно судьбе, но непокорно Евгении Аркадьевне возразила Таисия Павловна, 102