Сибирские огни, 1986, № 11

бовь, таков ее сволочной закон — одно обретаешь, другое теряешь. И это неизбежно. И он потерял. Потерял, потому что не сумел, не успел сделать выбор. А жизнь не простила, она не прощает многолюбцев, тех, кто разменивается, тех, кто пытается заграбастать себе все удовольст­ вия. А ведь все счастье заключалось в одной Танечке, а он не увидел, не рассмотрел это вовремя. Сейчас прозрел, но уже ничего не поправишь. Ничего! Прозрение — запоздавшее озарение ума и сердца. Запоз­ давшее! И в чужом городе не оставляла беда. И в чужом городе настигли мрачные мысли. И в чужом городе занимался мрачный рассвет. Одиноко висел умирающий пустотелый месяц, как призрак, потерявший плоть, угло­ ватый, жидкообразный, сереющий, хворый, никчемный. На грязный снег с грязных фонарей стекал грязный свет. В бестонный свет печали окрасился чужой город. Саня не вынес унынья в себе и вокруг. Что-то в нем содрогнулось, что-то понесло его в первый попавшийся двор, что-то бросило на скамью, что-то заставило кричать и стонать. И в крике, и в стоне он не слышал и не помнил себя. За беспамятством пришли видения. Огромные толпы многоликих, многоротых людей, они тоже кричали, пытаясь, переорать его, но тщетно, его крик был оглушительней и мощней. Потом многоликие ви­ дения исчезли, Саня понял, вокруг собрались люди, обсуждая, решая, как поступить с ним. Он замолк, и все замолчали. Он встал на ноги, кинулся бежать. Никто не побежал вслед. В беге опомнился. Остано­ вился. «Боже, как и почему не сошел с ума?» —первая мысль, пришед­ шая в голову. Одумался. «Сколько времени?» Ровно одиннадцать. Че­ рез десять минут его рейс на Москву. Попытался остановить такси. Не остановил. Кинулся наперерез первой проходящей машине — фио­ летовому «Москвичу». Визгливо заскрипели тормоза. Бледный, как по­ лотно, шофер кричал: — Псих окаянный! Жить надоело? — Надоело! Надоело! — в ответ закричал Саня.—Держи черво­ нец,—втиснул в руку обалдевшего шофера десять рублей, — мчи что есть мочи в аэропорт. Опаздываю. — Пошел, псих, подальше со своей десяткой, — как от чумного шарахнулся шофер. — Да у меня жена умерла, не кочевряжься, лечу на похороны. — Же...— осекся на полуслове шофер, —тогда садись, червонец спрячь. И снова Санина беда всесильно распорядилась событиями. За шесть минут домчались до аэропорта. Электронное табло извещало: посадка на рейс до Москвы закончилась. Бессмысленно и бесполезно бежать регистрировать билет. Но он побежал на регистрацию. Там его не стали и слушать. Кинулся на перрон, к дежурной. Та снисходи­ тельно пожала плечами, показывая нц отходящий с пассажирами аэро­ флотский автобус. Саня перескочил через барьер, понесся сломя голо­ ву по летному полю. Крик дежурной: «Ты куда, псих?» Трель мили­ цейского свистка. Ветер, сдирающий с лица кожу. Тяжко, несчастливо проползающий по бетонке самолет. Саня кинулся наперерез, шало и бессмысленно загадав: «Успеет опередить, все будет в порядке». Успел. Опередил. И вновь на пути понурые, выпотрошенные самолеты. Но куда-то исчез разлинованный желто-оранжевыми полосами автобус. Затем откуда-то вынырнул и остановился, разрешаясь чернеющими силуэтами. Силуэты увеличивались, дробились, контурно обозначались люди. Нервные. Галдящие. Непримиримые друг к другу. Но входили на трап —и уже улыбались. Трап — как граница примиримости и не­ примиримости. Саня пробивался к трапу, не жалея локтей, злобно упираясь в женские животы, груди. Мужчины почему-то не стояли на пути. Он от­ 98