Сибирские огни, 1986, № 10

подружкой... Подружка-то ничего! Раз привела — то знакомь, знакомь». Евгения Аркадьевна не знала, как представиться, по имени-отчеству не позволяла ситуация, просто по имени — зримая дистанция между ее служебным положением и положением непризнанного гения. Назвалась Евгения, еще не ведая — скажет ли отчество, но знать отчество худож­ ник не изволил. «Женька! — на радостях закричал он.— Раздевайся, Женька, сейчас примем по рюмке водки, а потом будем смотреть мою картинку». Что странно, расхристанная манера поведения ничуть не смущала, не шокировала Танечку, и Евгения Аркадьевна решила: раз уж попала в эту компанию и раз уж зависит от гнева и милости хозяина, то придется терпеть и тон, и манеры. Ей пришлось ради витражей, пропади они пропадом, вытерпеть, не только дурной тон и дурные ма­ неры, но и выпить глоток водки из единственного имеющегося в наличии стакана, закусить вонючей ливерной колбасой и килькой. Стас не спра­ шивал и не хотел слушать, зачем они пришли; едва выпив и закусив, потащил гостей смотреть свою «картинку». Картинка оказалась мало того, что странной, но и какой-то шалой, фантасмагорической, смещенной во времени, пространстве, сознании. Холодные, ненавидящие друг друга дома, да-да... именно ненавидящие, угрожающе накренившиеся, готовые своей тяжестью все подмять и по­ грести. И ничего на картине живого, только кошка с сумасшедшими красными глазами, и в них то ли отражение, то ли призрак падающих зданий. Сюрреалистические символы, тона, аллегории, страсти. Евгении Аркадьевне захотелось вцепиться в полотно и подрать на мелкие клочья, но будучи человеком из высокого искусства, не только наслышанная о сюрреализме, но и досыта насмотревшаяся бредовой мазни под сюрреа­ лизм и прочие измы, что-то наговорила насчет широты замысла, ретро­ спективы переднего плана, перспективы заднего, великолепно скрыв притворство и пренебрежение. А невоспитанная секретарша ничего не скрывала, не таила, назвала и излияния Евгении Аркадьевны, и картин­ ку мурой. Впрочем, она назвала картину не картиной, а рисуночком, до­ бавив при этом, что раньше у Стасика рисуночки были как рисуночки, а сейчас сплошная мура, галиматья, смотреть противно. Евгения Ар­ кадьевна оказалась в дурацком положении, тем более что художник смиренно согласился с тем, что рисуночек мура и галиматья, и тут же на глазах изодрал в клочья новорожденное произведение искусства. Потом они смотрели другие работы, так сказать, раннего Фатьянова, совсем иные, светлые, прозрачные, написанные в основном в голубом цвете, понравившиеся Евгении Аркадьевне искренне, как может искрен­ не нравиться детское, непосредственное, и ей хотелось, чтобы и витражи он расписал в наивно-детской манере, без темных и сумрачных аллего­ рий. В конце концов Евгении Аркадьевне удалось выложить свое дело, сказать, что пришла заказать витражи, и сразу же попросила назвать цену. Стас сказал: с нее он ничего не возьмет, разве попросит оказать кой-какие мелкие услуги, достать то да се для его картинок, жлобские деньги он берет только со жлобов, обдирая их как липку. А Танькину подружку обдирать, как липку, не намерен. Вот если бы у нее муж был профессор, тогда ей несдобровать, к кому-кому, а к разодетым профес­ сорским профурсеткам он жалости не знает и стыда не ведает. Евгения Аркадьевна смолчала, что она профессорская профурсетка, дала до­ машний адрес и попросила назначить день, когда он придет делать витражи. Стас назначил. Этот день наступит завтра. Евгения Аркадьевна по-прежнему лежала на диване, кусая краси­ вые выразительные губы, в отличие от глаз еще способные выдавать чувства. Поджатые вплотную к зубам, они выдавали досаду; злую до­ саду на то, что так некстати связалась с секретаршей, и в затаенных, дальних мыслях не представляла ее любовницей мужа, какое, должно быть, та испытывала наслаждение, оказывая услугу. Она и раньше об­ ращалась к секретарше с различными просьбами, но не столь значи­ тельными: получить за мужа в буфете паек, напечатать две-три странич­ ки машинописного текста, завезти на дом какую-нибудь посылочку для 70