Сибирские огни, 1986, № 10

— Не дури, Саня. Рад бы тебе клятву не давать, но так случилось — и, не поправишь.— Белову приходилось играть собственной жизнью и смертью, и чужой жизнью играл он, но играть чужой смертью не решился бы никогда и клясться чужой смертью не приходилось. — Поклянешься? Нет? — закричал Саня, и вместе с ним закричала река, кощунственно, душегубно.— Саня искал бессмысленное спасение в бессмысленных словах, пусть не спасение, но отсрочку, он и предста­ вить не мог, что Танечка может умереть, пока он жив, она и права та­ кого не имеет: умереть при его жизни. Свою смерть он иногда представ­ лял: умрет в шестьдесят, семьдесят, да хоть в сто лет, но она-то непре­ менно переживет его. Даже один день жизни в мире, в котором не существует Танечки, лишен всякого смысла, надобности, целесообра- зия. Другое дело, он покинет этот мир первым, Танечка все равно кому- то будет нужна, необходима. Она всегда кому-то нужна и необходима, и в этой нужности и необходимости и будет оправдание ее жизни после того, как он покинет этот мир. А ему нет никакого оправдания, чтобы жить после нее. Никакого. Даже в жизни ради дочери нет оправдания. Конечно, он любит малышку, душу за -нее вывернет наизнанку. Но дочь — лишь якорек, а не главный якорь в жизни. Куда и на кого он оставит Олечку? Коли ему необходимо мотаться по белому свету, вка-. лывать до умопомрачения на пусковых электростанциях, спускать с поводка душу после сладостной каторги работы, отравляться вином, случайными женщинами, бешеными деньгами, задыхаться от ощуще­ ния свободы, самоотверженности, славы, почета, уважения. И не за­ дохнуться до конца только потому, что за всеми приходящими и уходя­ щими ситуациями и обстоятельствами есть то, что и выше, и дороже — свой дом, олицетворение которого и притяжение — Танечка, его истинное, неподдельное счастье. Да, он бы жестоко наказал жену за измену, возможно, поднял на нее руку, но, наказав жестоко и поделом, в конце концов простил бы, смирился с тем, что произошло, а тут — ни наказать, ни простить не в его силах. Да и разве что поправишь на­ казанием и прощением? Разве что поправишь? — Матерью поклянись. Матерью,— в истеричной неудержимости не отставал Саня. — Последнее дело матерью клясться. Но черт с тобой, клянусь матерью. Последней никчемной надежды лишился Саня, вцепился в ограж­ дение трансформаторной площадки, видя перед собой пустое, мракопри- зывное, безразличное, спросил, будто о постороннем: — Как все произошло? Что знал, то и рассказал Белов. Кто и как нашел Танечку в гараже. Как едва разъединили ее пальцы с ректорскими. О слухах, заполнивших город. Звука не вымолвил Саня, но внутри от живота рвался стон и чтоб не вырвался стон, сжал зубы, больно губу закусывая, на которой про­ ступила соленая кровь. < — А теперь забудь все что знаешь. Все забудь.— Саня собрался.— Не было ни гаража, ни ректора. Их придумали подлые люди, а ты поверил. Произошел несчастный случай. Это я знаю точно, и ты это должен знать. Если засомневаешься, или кто другой засомневается,— пеняй на себя. — Ты прав, Саня, произошел несчастный случай.— Белов впервые заглянул в Санины глаза, замораживающиеся в нехорошей решимости: —А предупреждал зря. Сегодня летишь? — Ага. . — В неделю обернешься? На тебя рассчитывать? — Потрясающий ты парень, Юра! Даешь неделю, а веришь, что обернусь в пять дней. — Нет, Саня — я не потрясающий, а скверный парень, верю, что обернешься в пять дней, что не ударишься во все тяжкие. Единственное, 68