Сибирские огни, 1986, № 10

— Не заблудимся, —сказала Лукерья. Она едва сдержалась, чтб- бы не рассмеяться: ей ли в ужанихинском бору заблудиться, выросла в нем! Ей было беспричинно весело: сограми, ложочками бежала впереди Сергея Кузьмича, оглядываясь, не отстал ли? От росы намокла юбка, путалась в ногах, в сандалиях скользко. Лукерья подвернула бы юбку, если бы шла одна. Наверное, можно было: Сергей Кузьмич ее вовсе не замечал. Вдруг остановится, улыбаясь, озирается вокруг. Улыбка у него не взрослая, лицо толстогубое, деревенское. Не деревенские только глаза и клинышком, как у чеховских героев, бородка. Задел головой куст калины — белые кружочки калинового цвета застряли в волосах, в бороде. Брюки намокли от росы, он ничего не замечал, забыл, наверное, и про нее, и про ягоду, —в кружке чуть на донышке. — Вы же ничего не набрали,—сказала Лукерья. —Надежда Аркадьевна вас наругает. — Знаешь что, птица-галка, давай помолчим, послушаем. «Послушаем? Что слушать-то?»—удивилась Лукерья. Шмель пролетел, истаял в темени бора, пеночка тенькнула, и вдруг на звонкой своей дудочке проиграла иволга. Сергей Кузьмич остановился под березой-тройчаткой, дремавшей посреди ромашковой поляны, глядел на небо, к чему-то прислушивался. Лукерья сто раз была на этой поляне, ничего особенного не замеча­ ла. Иволга, она всегда тут свистит. И ромашки об эту пору цветут белым-бело, а потом их скосят. И эта береза-тройчатка даже в летнюю тишь-жару шумит и шепчет. Белое облако замерло над бором, синяя тень накрыла поляну. Ромашки сделались синие, все в бору стало синее, а темнота —фиолето­ вая. Лукерье вдруг захотелось дурачиться, сказать что-то необыкновен­ ное, но она не знала что. Из согры донесся протяжный крик. Курлыканье трубным эхом отдалось по бору. — Журавли? —удивленно спросил учитель, вглядываясь в темно­ ту согры. — Ага, журки. Старики пацанят разговаривать учат,— пояснила Лукерья. — Каких... пацанят? — Ну, молодых. Кричите, говорят, как мы. Чтобы красиво. Чтобы громко, на все небо. Сергей Кузьмич засмеялся. — Луша-Лушенька! Маленькое ты чудо лесное... А И потом годы помнила весь этот долгий день, залитый солнцем, синевой неба, как они ели с Сергеем Кузьмичом из одной чашки ягоды с молоком — это она такой обед придумала,— как по хлипким жерди­ нам, держась за руки, переходили через ручей, как свалились в воду и, мокрые по пояс, собирали по ручью рассыпавшуюся ягоду. А потом долго шли домой, и Лукерья была совсем как шальная неведомо от чего, то ли от солнышка летнего, то ли от того, как Сергей Кузьмич сказал про нее: «Луша-Лушенька! Маленькое ты чудо лесное...» Она — чудо? На другой день Лукерья уже не верила, что слышала эти слова и, сидя на уроках Сергея Кузьмича, жарко глядя на него, умоляла: сказали вы те слова или не сказали? После уроков она ждала его возле школы: надеялась, заметит, и домой они пойдут по-соседски вместе. Но он шел, как всегда, под руку с Надеждой Аркадьевной, нес ее портфель, и было у него счастли­ вое лицо, и ничего на свете, кроме своего счастья, не замечал. Лукерья 5