Сибирские огни, 1986, № 10

груди руки. Руки друга?.. Никонов молчал, ощущая на себе почти как прикосновение синее колдовство ее глаз. — Алексей Чугунов тоже был вашим другом,—с пересохшим гор­ лом выговорил он, твердо глядя ей в глаза. Она отшатнулась. — Я понимаю,—заговорила она, справившись, наконец, с усили­ ем,— вы не простили мне и никогда не простите Алексея. Но неужели прошлое настолько застит вам глаза и вы ничего не хотите видеть? Не способны поверить, что я пришла к вам с добром, хочу одного —сох­ ранить вас для науки?.. — Я не безнадежно больной, чтобы любой ценой меня спасать, сохранять. В науку я иду, чтобы делать науку, а не карьеру. И не ваше дело, Татьяна Исаевна, сохранять меня для науки, в науке мы с вами враги. — Враги! —невесело усмехнулась она.—Это из терминологии фа­ натиков. Вы и есть фанатик, одержимый. Кроме своей диссертации, ничего знать не хотите. Для вас я только предательница, погубившая Чугунова, значит, ни единому слову моему верить нельзя, опасно: на доброе, человеческое я не способна, раскаяться, заснуть в слезах не способна... Враги?! Да откройте же вы глаза —перед вами только женщина, которая не спала сегодня, потому что... боялась не найти вас в городе, мучилась, что вы снова не поверите мне, не заметите во мне женщину... От духов, что ли, кружилась у Никонова голова. Совсем близко озерной глубины глаза, а в голосе обида, горечь, смятение. — Я знаю, у вас нет друзей в Ленинграде, некому предостеречь, вы даже не понимаете, на какой опасный шаг решаетесь. Не отказывай­ тесь же от моего участия, потому что... это больше, чем участие. Я снова предлагаю свою помощь, дружбу, если хотите, только одно ваше слово... Она коснулась его рукава наманикюренными маленькими пальца­ ми. Никонов, как от раскаленного, отдернул руку. — До свиданья, Татьяна Исаевна,—сказал он, вставая.—Прости­ те, провожать не пойду. Он сдал книги в обоих залах, попрощался со знакомыми библио­ текаршами. Машенька, тихая, скромная девушка, пожелала ему удачи. На пышный бюст Екатерины Второй сыпало мелким дождичком, ох уж этот апрель питерский! Утром теплынь, солнышко, вереница перелет­ ных гусей в поднебесье, и вот дождь со снегом, на Невском пахнет не­ топленой баней, ну что ты за переменчивый город, Пигер великий, ничего в тебе верного, постоянного! Утром он и вообразить себе не мог, что кто-то в Ленинграде помнит о нем, и вот, оказывается, помнили! Даже ночь из-за него не спали —не приснился же ему этот разговор, он помнил запах ее духов, крохотную розовую родинку под прозрачной косынкой. Но нет, нет, к черту! — развесь уши —мигом рыбешкой затрепыхаешься в сетях! Пришла предложить свою дружбу, но в обмен на что? Отрекись от своей работы, то есть предай себя — будешь вознагражден дружбой доцента Соловье­ вой, получишь право таскать портфель доцента Соловьевой, думая мыслями доцента Соловьевой... Ночь не спала из сострадания к обречен­ ному, вступившему на гибельный путь! Но почему обреченному, доцент Соловьева?! Вы пугаете, а мне не страшно. И не надо мне спасателей и спасителей! И с какой стати вы решили, что я одинок? Ну, допустим, профессор Казанец разделяет ваш взгляд на мою работу, хотя и это еще неизвестно. При всем своем педантизме профессор Казанец — человек глубоко порядочный и вовсе не такой интриган, как вы его нарисовали. А Роман Романович? Зав лежит в клинике, но за делами на кафедре он следит даже из заграничных командировок, а уж профес­ сор Конев не покривит душой, это человек железных принципов, рыцар­ ской честности, хотя и слабого здоровья. Будут на конференции Женя Воробьев, Саша Аксенов, читали работу приезжие аспиранты-заочники. 47