Сибирские огни, 1986, № 10

графией существовало школ, иногда с антагонистическими тенденциями и концепциями, они работали бок о бок, расцветали и процветали в ло­ не исторической науки, науки наук, только обогащая друг друга! Пролетела зима, полная тревог и надежд, никогда Никонову так интересно не жилось, не работалось. В эту зиму он искренне любил даже под вечно тусклым северным небом всегда нарядный Ленинград и спе­ шил, спешил, работая по двенадцать часов в сутки. И все-таки напо­ минание Льва Андреевича застало его врасплох. Смущаясь и краснея, он попросил еще неделю. — Неделю вы получите, но не больше.— На этот раз Лев Андрее­ вич слушал Никонова с тем холодным сочувствием, с каким всегда выслушивал нахватавших двоек лодырей, умоляющих о пересдаче.— Далее. В начале апреля состоится научная конференция, я планирую и ваш доклад, предположительно, разумеется, если через неделю получу от вас готовые разделы рукописи и буду убежден, что диссертация ваша —не миф, а реальность. Других сроков, Сергей Кузьмич, не будет, кафедра больше не может мириться с тем, что благодаря своеобразному руководству профессора Плотникова диссертация ваша для нас —все еще терра инкогнито. Сергей Кузьмич, вы не можете не понимать всей сомнительности вашего положения, аспирантуры вашей. Это надо было понимать, как угрозу об отчислении, стало ясно, тянуть больше нельзя. А тянул он потому, что все еще надеялся на чудо: вдруг на кафедре появится Виктор Николаевич и все возьмет в свои крепкие властные руки. Но ни телеграфной, ни письменной весточки от профессора Плотни­ кова больше не приходило. Обострять отношения с кафедрой и профессором Казанцом не советовал и Женя Воробьев, тоже аспирант, с которым они жили в одной комнате. — Зря ты ждешь Витеньку своего,— говорил Женя,—Профессор Плотников позабыл, как зовут тебя, далась ему твоя диссертация! Ему, Жене Воробьеву, единственному человеку в Ленинграде, Никонов дал почитать рукопись. Женя разбудил Никонова среди ночи, заикаясь и дико хохоча, спрашивал: — У вас в Чухломе все чокнутые? Или ты уже здесь, в Питере, спятил? Ты скажи честно: дурак ты или гений? Или то и другое вместе? Он бегал по комнате, хохотал, взвизгивал, смахивал с лица слезы. Женя был горбун от рождения, но веселый, общительный чело­ век. Несмотря на уродство, не пропускал ни одной холостяцкой пирушки и даже танцевал лихо. Аспирантура шла у него без сучка и задоринки, руководителю своему он был чуть не закадычным другом, чему Никонов завидовал. — Ты, Сережа, настоящий ученый,—серьезно, уже успокоившись, заговорил Женя.— Рядом с тобой кумир твой Виктор Плотников — пустышка, самовлюбленная марионетка. Молодец, Сережа, умно, све­ жо, я бы сказал, отчаянно смело, я предвижу два финала —либо тебя с треском вышибут из аспирантуры, либо диссертацию оценят на уровне докторской. Готовься и к тому, и к другому — судьба настояще­ го таланта —всегда загадка. Он, Женя Воробьев, ввалившись однажды поздно ночью в комна­ ту —был на даче у своего руководителя, пикничок с коньяком,—ска­ зал, что профессор Плотников давно вернулся из-за границы и теперь «ошивается» в Москве. — Что значит «ошивается»? — возмутился Никонов.— Если в Мос­ кве, значит, скоро приедет. — Едва ли. Мой шеф говорит, что профессор Плотников вообще не вернется в Питер. — Почему... не вернется? Что за чушь? — А потому, Сережа, что бывший руководитель твой нацелился на чины повыше, на карьеру столичную. Он будет вращаться в сферах, откуда мы с тобой покажемся ему козявками. 42-