Сибирские огни, 1986, № 10

способен ли был на что-то опасное этот вялый, слабый человек? За на­ мерение, то есть за слово, можно пересажать сколько угодно людей, де­ лая это именем народа, именем бога, объявив публичные устрашения казнями высоким «долгом благочестия». Воспитание устрашением! Да, то было жестокое время, горели ко­ стры инквизиции в Испании, Италии, английские короли вешали чад своих за подстреленную лань — «отцы отечеств» не только дарили друг другу дочерей в жены, но и делились опытом укрощения «возлюбленных чад своих» — топор, петля, гильотина, дыба, тюрьма и ссылки — и все именем бога, царя-короля, именем народа... А результат? Русский народ называл антихристом своего «отца отечества», разбегался по необъятной стране, скрываясь в таежных дебрях. Надругательству над верой раскольники предпочитали мучени­ ческую смерть, запирались в моленных домах, сгорали заживо. А что же в самом доме Петра, в ближайшем его окружении? При дворе бесстыдно плутовали, интриговали, развратничали. Воровали все, начиная с царского любимца «светлейшего», до шутих и фрейлин. Но удивительное дело: мордобой и плети, каторга, страх перед немилостью никого не останавливали, никого ничему не научали!.. За взятки осужден на смерть вице-канцлер и сенатор Шафиров, но снят с плахи и сослан. Прибыльщик А. А. Курбатов, автор проекта взимания пошлин за гербовую бумагу, уличен, как казнокрад, и умер под следствием. Та же участь постигла фискала Нестерова, уличенного в вымогательстве. Приближенная императрицы фрейлина Мария Га­ мильтон обворовывала свою госпожу, а в блуде зачатых детей топила в отхожих местах, за что сложила на плаху прелестную голову. Не воровал, кажется, лишь Франц Лефорт, но августейший друг щедро одаривал его из казны, и генерал-адмирал, всех орденов кавалер, умерший от белой горячки, был, пожалуй, единственным верным другом царя. Великий гуманист, Александр Пушкин, читая те же документы, содрогался, наверное, не менее, но в конце концов Никонов, как ему казалось, постиг всю высоту подвига поэта-гражданина — его подвиг умолчания. Все зная о Петре, Пушкин счел долгом своим оставить для потомков лишь образ героя, ах, как мало было их в истории Российской, венценосных героев! Кто, как не он, Пушкин, мог и должен был пода­ рить народу величие национальное?! А правда, вся правда этого вели­ чия, подождет. Потомки разберутся и скажут сами слово суровой исти­ ны, а пока пусть поколения русских оглядываются назад с гордостью, с восхищением!.. И вот наступила эта пора,— взволнованно думал Никонов.— Пол­ тора века прожила после Пушкина Россия. Шквалы революций в Европе, две мировых войны, три революции в России,— иной стала не только Русь,— вся планета. Время наводит ревизию старым истинам, и самая, казалось бы, незыблемая, но не истинная истина рассыпается в прах под пристальным взглядом науки. И ему, Никонову, выпал жребий сказать новое слово о личности Петра, о его величии и малости, его свершениях и преступлениях. Да, преступлениях, все надо называть своими именами, — иначе история останется легендой, а не наукой! Не смирись! Самые отважные мысли приходили Никонову, когда он, оставив коллег-классиков пылиться в читальных залах, бродил по улицам Ле­ нинграда, погруженный в размышления, в одиночестве продолжая свое единоборство с героем Полтавы. Бывало, в задумчивости глубокой, как Евгений Пушкина, вдруг слышал за собой топот бронзового всадника, но не удирал испуганно, а предерзко оглядывался1. 1 Имея иные взгляды на жизнь и деятельность Петра, автор, однако, не счел не­ обходимым вступать в полемику с Никоновым, дерзко обвинившим чуть ли не все общество в преклонении якобы перед лжевеличием великого. Ошибочные взгляды свои (хотя они и не новы в отечественной историографии) Никонов выстрадал самостоятель. но, и ГОже ли автору поправлять своего героя, делать его «правильнее», подстилать со­ 36