Сибирские огни, 1986, № 10

пало подозрение в интимной близости с собственным камергером — и летит голова милого друга императрицы! Помещенная в стеклянный сосуд со спиртом, она преподносится жене-императрице в качестве презента со строжайшим наказом не убирать дивный подарок из спаль­ ни ни днем, ни ночью. Отец отечества... Да так ли? Отец ли? Велик ли? Не идол ли, вос­ славленный лживой и корыстной толпою придворных? И не сам ли плетью, батогом, огнем и мечом свое величие воздвигнувший? А Пушкин? Что толпа раззолоченных холуев? Не его ли бессмерт­ ные поэмы положили начало легенде о царе-герое «со всеобъемлющей душой»? «И он промчался пред полками, могущ и радостен, как бой!» А между тем герой Полтавы отдал в руки изменника Мазепы двух честных людей — Кочубея и полковника Искру, донесших царю о за­ мышляемой гетманом измене. Царь проявил постыдную недальновид­ ность. Но умолчал об этом Пушкин! Почему? Что сталось с пером гениаль­ ным? Было, конечно, у поэта право на умолчание — сам герой нацио­ нальный, он хотел, чтобы новые поколения русских людей видели в от­ цах своих величавых героев, а не палачей и дилетантов. Но Пушкин не историк, его стихия — высокий вымысел, а науке нужна только правда факта, истина истории. Та истина, с которой последующие поколения будут сверяться, чтобы не повторить ошибок отцов. Велик Пушкин, грозно имя Петра, но если ты настоящий ученый, ни перед кем не склони голову, только перед ней, истиной. «Люби исти­ ну до мученичества»,— говорил Пифагор. «Не смирись!» — слышал Никонов голос отца... За зиму он пожелтел, высох, ночами ему снились кошмары Преобра­ женских пыток, мерещились голоса, изъясняющиеся стилем петровских реляций, с немецко-голландским акцентом. — Так нельзя, Сережа,— сказал ему Саша Аксенов, бывший ас­ пирант, недавно защитившийся.— Скулы торчат, глаза полоумные, свихнуться недолго. Они дружили еще студентами, веснами подрабатывали чисткой крыш от снега. Делились последним двугривенным, ужинали плавленым сырком на двоих, оба приезжие, чужаки в Ленинграде. Но Саша не­ давно женился, преподавал уже, на нем был новенький костюм и бело­ снежная сорочка. — Пойдем ко мне,— предложил Саша. —Поужинаем чем бог по­ слал, я познакомлю тебя с Иришкой. У Аксеновых была комната в общей квартире, и на кухню Иришка бегала в конец коридора. Там слышались громкие голоса женщин, но Никонову было хорошо в доме Саши — подумать только! — собствен­ ная комната, книжные шкафы. И комната, и шкафы — приданое Ириш­ ки. И даже кресло кожаное! Ирина юная, большеглазая, тихая; она внимательно слушала, когда говорил Никонов, и даже переставала есть. — Что ж, плыви, добрый молодец! — говорил Саша.— До берега рукой подать. Они оба слегка захмелели после двух рюмочек, сняли пиджаки.— Помог бы по-братски, да ведь откажешься, я тебя знаю. — Откажусь,— согласился Никонов. И напрасно, я ведь от души. Тогда позволь дать совет: не стре­ мись удивить мир, не торопись с ходу совершить революцию. Кандидат- ство — входной билет в науку, и то лишь на галерку. Ученый, если хо­ чешь, начинается потом... Спасибо, Саша,— сказал Никонов.— Только ученым — а это ЗНАЧИТ ЧбСТНЫм ЧСЛОВбКОМ — НАДО б ы т ь ВС егДА, С П ервО ГО Ш АГА. Они расспорились, как спорили и кричали в те уже давние времена, когда, налазившись по ленинградским крышам, усталые, нахолодав­ шиеся, кипятили чайник, за чайником хрустели сушками с дешевой колбасой. 34