Сибирские огни, 1986, № 10

взглядов сбивала с толку, приводила в смятение молодого исследова­ теля... В одном из писем Никонов коротко поделился с отцом своими тер­ заниями, в ответе после привычного: ходил на лыжах, выслеживал плутишку-горНостая, первый и единственный раз отец решился на совет, и совет этот был странен: «Не смирись!» Ничего более, лишь это корот­ кое, как воинская команда, неколебимо твердое: «Не смирись!» И это написал его отец, Кузьма Николаевич, человек мечтательный, любив­ ший тишину, с виду совсем не воинственный... Догадка осенила Никонова: отец — человек великой гордости. В сущности, он так и не узнал отца, не успел: виделись они редко, от случая к случаю, но для Никонова было счастьем знать, что живет на земле человек, который верит в него, любит его. Навсегда запала в память фраза, которую отец обронил однажды как бы нечаянно: «Мне всегда казалось там, у врагов, я предам тебя, если ослабею, сломаюсь, умру.» Слабость — это предательство, считал этот болезненный, с виду раздавленный судьбой человек, потому — «Не смирись!» — все так не просто было у этого йепростого человека. Слабостью он считал злобу, мстительность и, ни в чем не упрекнув мать, без лишних слов простил ее второе замужество. Ее дети от второ­ го брака, сводные брат и сестра Никонова, души в отце не чаяли, хотя он был им совершенно чужой человек, бежали к нему с бедами и радо­ стями. Да разве только они? Отца знало пол-Галича, для всех, знакомых и полузнакомых, хватало у него тепла душевного. Приезжая домой, Никонов никогда не заставал отца в постели, хотя был он болен, очень болен, но с мальчишески безудержным опти­ мизмом верил, что вылечится, все плохое пройдет, и, по-чеховски посто­ янно покашливая, восторженно повторял чеховское: «Мы еще увидим небо в алмазах!» Добавлял задиристо: «И внуков собственных понян- чаю, я человек упрямый!» И вот телеграмма, всего два слова: «Кузя помер» — от бабушки Ульяны. Его ждали. Отец был прибран, лежал в гробу в новом костюме. Лицо с застывшей улыбкой странно помолодело, посветлело, словно и сейчас он все еще верил увидеть небо в алмазах. «Не смирись!» Отец, понял Никонов, не смирился перед грозным ликом смерти. Этот хворый некрупный человек был силы богатырской, пронеся через свою жизнь веру во всемогущество добра... — Отмаялся,—услышал Никонов в толпе старух. «Отмаялся?» — вздрогнул Никонов.— Почему отмаялся? Такое ненужное, неподходящее слово, кто его сказал? И кто мог знать, что было в глубине этой загадочной, смертью погашенной, но не сломленной души? Никонов отказался от оркестра, а директора школы после выноса тела попросил распустить учеников. Он поблагодарил старушек, поже: лавших проводить усопшего до кладбища, попрощался с ними, как только могилу засыпали. Увели мать, и они с бабушкой Ульяной оста­ лись вдвоем. Гроб везли на лошади с жеребенком; всю дорогу жеребенок смирно шел около телеги, словно понимал, что так и нужно. Никонов распряг кобылу, пустил ее пастись, а жеребенок стал бегать, фыркая на куст прошлогодней полыни, и призывно ржать, раздувая просвечивающие на солнце ноздри. Никонов сходил к озеру, нарубил таловых веток, заделал дыру в кладбищенском заборе, куда лазили козы, потом долго выравнивал ло­ патой бугор глины, который поднялся над землей, принявшей отца. Бабушка Ульяна сидела в головах могилы, бормотала что-то, время от времени бросая через плечо щепоть'соли. Слов Никонов не разбирал, должно быть, она творила черемисские заклинания, тай­ ный смысл которых был ведом только ей. Наверное, жаловалась своим 31