Сибирские огни, 1986, № 10

этап жизни он хотел завершить безукоризненно, без помарки, как приу­ чил себя делать все, малое и большое. — Заголовок статье придумайте неброский, без претензий. Пере­ говоры с редакторами беру на себя. Так появилась первая публикация Никонова по его диссертации: Виктор Николаевич был человек слова. 8 Артем Волынский в бытность свою губернатором Астрахани попал­ ся на вымогательстве, и царь Петр избил его. Лично. Этот факт смутил Никонова еще во время работы над дипломом: достойно ли героя, народного вождя, вульгарное рукоприкладство? А всем известная рас­ права с мордобоем над царским любимцем Александром Даниловичем Меншиковым, тоже не чистым на руку? Конечно, заворовавшийся сатрап кулак царский охотно предпочтет суду и казни, но если царь воспитывает ближайших подданных кула­ ком, палкой, кнутом —не поощрение ли это мордобоя в масштабах всего государства? Узнав в Вене о бунте стрельцов, Петр прерывает важнейшую дипломатическую миссию и, загоняя лошадей, спешит домой, в Россию. Зачем? Ведь стрельцы уже усмирены, сурово наказаны Ромодановским, зачинщики казнены. Но мало совершено казней! По воле царя на­ чинаются новые розыски, новые казни, в сущности, истребление стрельцов, бывших подданных, это похоже на малодушную месть — за пережитый в молодости, незабытый, не прощенный до конца жизни страх... Батоги, плети, виселицы,.. И. И. Голиков не осуждал Петра, счи­ тая, что все деяния императора направляла десница божья. А смерт­ ный приговор сыну Алексею —тоже десница божья? Анна Иоановна смягчила приговор бывшему своему кабинет-мини­ стру Артему Волынскому: посажение на кол живым было заменено отрубанием руки и головы. Царь Петр оставил в силе приговор майору Глебову, и несчастный офицер долгие часы умирал на колу за то, что обогрел всеми забытую царицу Евдокию, опальную супругу царя. И каприз истории: вопиющее безобразие, с которым велось дело Волын­ ского, возмутило императрицу Екатерину II, долгие годы волновало общество, и никто ни разу не осудил героя Полтавы за ужасную распра­ ву над Глебовым, человеком, в сущности, невиновным! Смутно сделалось на душе Никонова, он чувствовал себя сбитым с толку, растерянным, заблудившимся. Конечно же, словами своими и чужими он мог объяснить неизбежность казней стрельцов, но как совместить жестокость, столь же бессмысленную, сколь ужасную, с обликом героя, который жил в его душе? О казнях стрельцов не умол­ чали даже создатели парадного фильма по роману А. Толстого, но весь ужас страшного действа —истребления русскими людьми других рус­ ских людей —в назидание, в устрашение — воочию нарисовался Нико­ нову только теперь: неделями вьюга раскачивала мерзлые босые трупы, лица повешенных с выклеванными воронами глазами видели дети. Как легла на душу русского народа кровавая эта баня, чем она аукнулась в судьбах поколений последующих? Две тысячи зарубленных, повешен­ ных, засеченных кнутом... Кто знает, до каких глубин народного духа докатился, замораживая кровь в жилах, страх перед всесокрушающей волей владыки?! Читая том за томом документы, подобранные откровенно тенденци­ озно Голиковым, преклонявшимся перед Петром, Никонов замечал как меняет перед ним свой облик его любимый герой. Где царь-воспитатель духовный вождь народа? Где античный герой?.. Издали в лучах солнца гора прекрасна, сияет белоснежной вер­ шиной, а подойди ближе — камни, колючки, угрюмые скалы,_утешал 26