Сибирские огни, 1986, № 10

него ни единой весточки. В конце концов и Никонов стал писать в ан­ кетах, что отец пропал без вести на полях сражений... Тому, что отец погиб, не верила лишь бабушка Ульяна, которая не переставала тосковать по своему 4:младшенькому», и всем она говорила, что Кузя не умер, он в краях дальних. Бабушка была чере­ миска, ее крестили лет двадцати от роду, она ходила в церковь, почи­ тала православных угодников, но в душе так и осталась язычницей. Зимой в прорубь на Векше она бросала щепотку соли и, шепча что-то гортанное, черемисское, смотрела в текучие воды. Потом с просвет­ ленным лицом говорила: «Кузя живой, придет скоро». Кончилась война, вернулись фронтовики постарше, мало-помалу пришли и те, что были моложе отца, только от него по-прежнему не было ни слуху ни духу: ни в погибших, ни в пропавших без вести Кузьма Никонов не числился. «Ждите,— говорили в военкомате. Разберутся, сообщат». Перестали ждать не вернувшихся солдат вдовы-соседки, матери, только бабушка Ульяна упрямо ходила со своим гаданием на Векшу, долбила прорубь, сыпала в текучую воду соль, и у нее по-прежнему выходило, что отец не сегодня-завтра придет. Отец не погиб, видно, языческие боги не обманывали бабушку Ульяну. Однажды Никонова прямо с лекции вызвали в деканат, секретар­ ша Люся глянула на пожилого, морщинистого человека, сказала: — Это твой отец, Сережа. Он и документы показывал, мы прове­ ряли... Тощий человек в падьто с каракулевым воротником встал, робко улыбнулся навстречу. Никонов узнал пальто: оно всегда висело в при­ хожей, бабушка каждую весну выносила его во двор — проветривать, говорила — Кузино. В отцовском пальто стоял пожилой человек, почти старик. Никонов испуганно смотрел, как по глубоким морщинам, будто по щелям, сочатся слезы. Гуляя по Ленинграду, они провели вместе целый день. Было скуч­ но, неизвестно о чем говорить, и совсем невозможно было сопоставить этого больного старика с тем стройным молодым человеком с лихими усами, веселыми мечтательными глазами, который навсегда остался в памяти Никонова вместе с праздничной предвоенной Костромой, с Вол­ гой, девочкой в матроске, машущей им с верхней палубы парохода. Может быть, только в голосе осталось что-то прежнее — трогательная жалкая восторженность. — Дожил, дожил! — говорил отец.—Увидел тебя, сбылась вели­ кая мечта. Здравствуй, сынок! И, смущая, смотрел на Никонова с обожанием. Череп у отца был совсем голый, волосы остались только за ушами, седые, реденькие, но все еще кучерявились. — Я богат, сказочно богат, я счастлив! — повторял отец. — У меня снова есть родина, сын, дом, родное небо! Он горбился, кашлял, но курил и снова заходился в кашле. Цвет лица у него был землистый, живыми оставались только светло-голу­ бые, как у самого Никонова, глаза. Отец стоял уже на ступеньках вагона, жадно смотрел на него, и вдруг Никонова обожгло — это же его отец! Родной, самый близкий человек, и, когда поезд тронулся, в два прыжка догнал вагон, вскочил на подножку и, уже ни на кого не обращая внимания, обнял отца. Они простояли в тамбуре до следующей станции, молчали, при­ выкали друг к другу. Отец упросил Никонова вернуться, чтобы не пре­ рывать занятий. И, уже попрощавшись, попросил приехать, если ему сделается худо; если же не застанет в живых— проводить по-сынов- нему. С тем, сказал отец, он и будет доживать то, что ему осталось, они с бабушкой будут жить его судьбой... Но отец поправился, стал работать. Чуть не каждую і неделю Ни­ конов получал письма и находил в конверте то четвертную, то пару де- 21