Сибирские огни, 1986, № 10

«зубрилке»: все на танцы, а он в читалку. Даже отдыхая, в празднич­ ной гуляя толпе, продолжал экзаменовать себя: бунты и восстания, революции и контрреволюции, вожди, короли, кардиналы, шуты, премьер-министры, папы, фавориты и фаворитки... Он заучивал наизусть Нестора на древнерусском, Цицерона и Тацита на латыни, отрывки из Карамзина и Тарле —заученный текст делает тебя близ­ ким к величию мысли классика! Никонов не переоценивал своих способностей, наверное, они были вполне средними, но работать он умел и любил, и после второго курса стал думать об аспирантуре, о научной работе. Книжная тишина, шо­ рох страниц, увлекательный научный поиск, и вдруг в старом доку­ менте одна фраза, незначительный с виду факт потрясает тебя, и, озаренный догадкой, ты дерзаешь объяснить истоки события загадочно­ го, давнего! И почему, друг мой Эдик, кафедра, звание профессора, что ж, пусть в отдаленном будущем, не у тебя, «светского человека», «интеллектуала», а у меня, сына учителя из захолустного городишка Галича? Никонов помнил отца молодым, каким он был изображен на пос­ ледней карточке в полный рост: опершись на столик с книгами, светло улыбается невысокий стройный человек, по-черемисски скуластый, с закрученными вверх усами. Живо, будто все было вчера, Никонов пом­ нит два последних дня, которые провел с отцом. Они сидят друг против друга в купе поезда, который, громыхая колесами, бежит и бежит сквозь дышащий темнотой и прохладой пихтово-сосновый лес. «Пошехонье»,— говорит отец и показывает Никонову то на голубую от незабудок полянку, то на золотые свечки елей и пихт, то на пичугу, качающуюся на травинке. Вдруг пичуга срывается и летит рядом с поездом, будто решив поиграть с ним вперегонки. Отец без причины смеется, вдруг сажает Никонова к себе на колени, до боли стискивает в растроганных объятиях. А потом был город, огромный после Галича, пугающе шумный, со скульптурами на площадях, с торговыми рядами, старинными храма­ ми, с многооконными домами, с пестрой толпой, город этот — Костро­ ма. Они катались с приятелем отца на лодке, церковка на том берегу реки кажется игрушечной, их лодку обгоняют шлепающие плицами белоснежные пароходы, девочка в матроске и панаме машет им с вер­ хней палубы. Река эта — Волга. Отец с приятелем пели студенческие песни, спорили, купались и говорили, говорили... Они учились на одном курсе, были одинаково восторженные, по-мальчишески смешливые, совсем еще молодые, ро­ весники теперешнему Никонову. В торговых рядах отец купил ему складной ножик и кожаную кепку с пуговкой. Там же, в Костроме, узнал, что началась война, отец кинулся на вокзал, ехали домой в переполненном общем вагоне, все разговоры были о войне, говорили почему-то шепотом, и только в 'край­ нем купе орали, пили водку, играли в карты недавно освобожденные урки. Отца ждала повестка, он заторопился в военкомат, не успел даже переодеться, И в переполненную теплушку, подсаживаемый командира­ ми, прыгнул, как был с дороги: в шляпе, в белой рубашке с галстуком, в желтых штиблетах. ’ Ни письма, ни единой весточки от отца не пришло, и мать, оправ­ дывая свое второе замужество, говорила, что ждала бы еще, если бы знала, что он жив, но устала, устала... Мертвецы не возвращаются, плакала она, Кузя погиб, еще не доехав до передовой. Она будто бы разговаривала с безногим инвалидом-галичанином, который ехал в ва­ гоне с отцом, но за Москвой поезд попал под жестокую бомбежку, загоревшийся состав рухнул под откос, никто его не тушил. Наверное’ никакого инвалида не было, но отец мог погибнуть позже, в страшных' декабрьских боях за Москву, и полевая почта не смогла 'доставить от 20