Сибирские огни, 1986, № 10

У школьного завхоза выпросил пилу, топор, стамеску, рубанков пару, всю зиму строгал, конопатил, тесал, пропадая до глубокой ночи в бывшем курятнике. Весь пропах куриным жилищем. Надя заставляла его раздеваться в сенках, но все вычистил, выскреб, перебрал пол, на­ весил новые двери и печурку-голландку сложил собственной нехитрой конструкции. В Ужанихе думали: баньку мастерит учитель, нельзя в деревне без бани. Но сбило всех с толку, когда Никонов принес с заброшенной теплицы две большие рамы и... застеклил ими крышу. Зачем, дивились на селе, стеклянная крыша на бане? Озорство? Чудачество? Однако новый учитель —человек не пьющий, детей учит хорошему, и дед Андрей, высокий старик с дремуче-косматы­ ми бровями, догадался: учитель — баптист, и в бывшем курятнике будет моленная. Молодые же говорили: фотолаборатория — карточки будет снимать учитель. Нет, не моленная и не фотолаборатория. И живописью не собирался заниматься Никонов в своей мастерской. Да и не мастерская это была: полочка книг — Толстой, Достоевский, Плутарх, стол-верстак, на ночь превращавшийся в топчан. Однажды, проснувшись среди ночи на своем топчане, Никонов увидел сквозь стеклянный потолок небо. Тихие звезды загадочно смотре­ ли ему прямо в душу. Он заплакал от счастья... Тут и попилить, и построгать, и стамеской поработать. Еще в дет- стве бабушка Ульяна научила его резать по дереву. Обсерватория? Пусть обсерватория, но и монашеская келья: поду­ мать, помечтать в одиночестве и, мечтая, видеть над головой не пото­ лок, а небо. Не грешную землю людей, а вечное небо, обиталище вечности... В Ленинграде Никонов снимал углы у старух, пока не получил, как отличник учебы, место в студенческом общежитии. А годы аспирантуры прожил совсем хорошо: в двухместной комнате аспирантского общежи­ тия с просторным коридором, в котором звенели детские голоса, уютно пахло кипяченым молоком, свежими простынями: аспиранты по­ решительнее уже обзаводились семьями. Но той злосчастной весной Никонов лишился сразу всего: восемь лет его ленинградской жизни единым махом оказались перечеркнуты-6 6 Учеба на первых семестрах давалась Никонову нелегко; выручала самая элементарная зубрежка — хронология, имена, цитаты, ино­ странный... Схватить «неуд» и остаться без стипендии для Никонова означало бы — прощай, Ленинград, конец учебе — на помощь из дома рассчитывать не приходилось. Мать давно вышла замуж, у нее росли новые дети, а об отце ни слуху ни духу — ни единого письма за мно­ гие годы. Посильно помогала лишь бабушка Ульяна, которая летом варила в бригаде рыбаков, промышляющих на Галичском озере, а зимой ходила с капканами в тайгу и высылала Никонову десяток- другой беличьих шкурок. Никонов продавал бабушкину добычу на воскресной барахолке и тут же покупал себе что-нибудь из одежды. В его гардеробе, как у солдата, было лишь самое необходимое. Второй курс он закончил хорошо, на экзаменах выходил отвечать без подготовок, не затруднялся в датах, цитировал на память нужные документы — вот они, плоды зубрежки. Фотография его висела на факультетской Доске почета, и это не давало покоя однокурснику- ленинградцу Эдику Рыссу. «Встать! — кричал он навстречу Никонову. — ^Идет будущий профессор, лауреат и Сократ! Виват!». Черт с тобой, байбак сытый, злился Никонов. Вольно тебе блистать за родительской спиной, не ведая прелестей общаги. И продолжал жить как полагается 19