Сибирские огни, 1986, № 10

ное население обезлюдевших после очеред­ ного «укрупнения» окрестных деревень. Рискуя жизнью (здесь-то он и получил тяжкое ранение, в результате которого стал инвалидом), Сошнин обезвредил ма­ терого преступника, собиравшегося сжечь запертых в телятник работниц, не давших ему десятку на опохмелку. И — вот уж действительно загадочная русская душа! — на суде, в глазах тех же самых людей, которые так от него натерпелись, Венька выглядит уже чуть ли не героем. Его вполне искренне жалеют, а одна из самых обиженных им женщин, «оттолкнув кон­ воира, с ревом бросилась на шею Веньке Фомину». У Сошцина к Веньке иное отношение, хотя тоже неоднозначное. «Нет, ему не жалко было Веньку Фомина, но и торже­ ства он тоже никакого не испытывал, тем паче злого». И не потому только, что «ра­ бота в милиции вытравила из него жа­ лость к преступникам». Дело еще и в том, что Леонид Сошнин относится к катего­ рии не добреньких, а по-настоящему доб­ рых людей, а это уже само по себе очень немаловажно. Ведь «легко возбудимое, слепо вспыхивающее, разномысленное, не­ объяснимое зло» чаще всего как раз и со­ седствует с аморфной • жалостливостью именно у добреньких — не умеющих, а скорей не желающих видеть зло в различ­ ных его проявлениях, тем более бороться с ним. С другой стороны, такое вот доб­ ренькое всепрощенчество, безотноситель­ ное, абстрактное сострадательство, далекое от подлинного участия и сострадания, по убеждению В: Астафьева, приводит к тому, что «вольно, куражливо, удобно живется преступнику среди такого добросердечного народа». О природе добра и зла в современном мире, их взаимодействии и взаимоотноше­ ниях автор «Печального детектива» раз­ мышляет немало, что вполне закономерно: не уяснив сути, причин и истоков этих противоборствующих начал человеческой жизни, вряд ли можно как следует понять и объяснить, «что с нами происходит», и получить хотя бы приблизительный ответ на вопрос: «Как на свете жить?» Не понять, во всяком случае, откуда в нашем, построенном на принципах гума­ низма, обществе, где все для блага чело­ века и во имя человека, берется «безумие, дикость» в лице того же, скажем, Веньки Фомина? Или пэтэушника, который заре­ зал совершенно не знакомую ему бере­ менную женщину только за то, что она имела несчастие попасться в неурочный час на глаза ему, ослепленному дикой мстительной злобой, искавшей любого вы­ хода (получасом ранее его, пьяного, с треском выперли из женского общежи­ тия)? Или «некоего доброго молодца, двадцати двух лет от роду», который «от­ кушав в молодежном кафе горячительно­ го, пошел гулять по улице и заколол ми­ моходом трех человек», потому что ему их «хари не понравились»? Или в лице тех трех бездельников, которые пытались просто от нечего делать избить Сошнина в его собственном же подъезде?.. «Откуда это в них? Откуда? — задумы­ вается писатель вместе со своим героем.— Ведь все трое... из трудовых семей. Все трое ходили в садик и пели: «С голубого ручейка начинается река, ну, а дружба начинается с улыбки...» В школе: «Сча­ стье — это радостный полет! Счастье — это дружеский привет...» В вузе или ПТУ: «Друг всегда уступить готов место в шлюпке и круг...». Втроем на одного в общем-,то в добром, в древнем, никогда не знавшем войн и набегов русском го­ роде...» И на сей счет есть у В. Астафьева свое определенное мнение. Нет, он не пы­ тается изобретать каких-то новых, необыч­ ных теорий; автор просто призывает не забывать, не отмахиваться от возможно­ сти изначального существования в том или ином индивидууме вируса зла — причем, вируса отнюдь не «инфекционного», при­ внесенного откуда-то, приобретенного, но генетического, то есть врожденного, го­ раздо более опасного, поскольку долгое время он может не проявляться, однако, вырвавшись при благоприятных условиях на волю, чреват для окружающих боль­ шой бедой. И к ней, настаивает автор ро­ мана, надо быть готовым: не стыдливо от водить глаза, доказывая, что ничего по­ добного у нас нет и не может быть, наив­ но полагая, что, сокрыв тайну, избежав огласки, можно обмануть и саму болезнь, а во всеоружии знания о природе зла вести с ним беспощадную борьбу. «Почему не от своих учителей, а у Ницше, Достоевского и прочих, давно опочивших, да и то почти тайком, надо узнавать о природе зла? — справедливо недоумевает писатель.— В школе цветоч­ ки по лепесточкам разбирали... А он, мо­ шенник, вор, бандит, насильник, садист, где-то вблизи, в чьем-то животе или в ка­ ком другом темном месте затаившись, си­ дел, терпеливо ждал своего часа, явив­ шись на свет, пососал мамкиного теплого молока, поопрастывался в пеленки, похо­ дил в детсад, окончил школу, институт, университет ли, стал ученым, инженером, строителем, рабочим. Но все это в нем было не, главное, поверху все. Под нейло­ новой рубахой и цветными трусиками, под аттестатом зрелости, под бумагами, до­ кументами, родительскими и педагогиче­ скими наставлениями,' под нормами мора­ ли ждало и готовилось к действию зло». Можно было бы, наверное, прочитав и этот отрывок и многое другое, созвучное ему, в романе «Печальный детектив», упрекнуть автора в сгущении красок, в утрировании, в какой-то даже тенденциоз­ ности взгляда и мрачности настроения. Однако, если вслед за автором данного произведения постараться открыто взгля­ нуть правде в глаза (к чему он, кстати, всем пафосом повествования и призывает), вспомнив, к тому же, далеко не радуж­ ную статистику преступлений и правонару­ шений, ничем не мотивированных, кроме необходимости выхода наружу зла и же­ стокости ( и сколько уж было на эту те­ му в нашей прессе судебных очерков!), то вряд ли возникнет охота к подобным обвинениям. Тем более, что В. Астафьев не ограничивается всего лишь утвержде­ нием, что в душе человеческой нет-нет да и заведется «самый жуткий, сам себя по­ жирающий зверь». Писатель старается показать, что помогает явиться ему на 169