Сибирские огни, 1986, № 10

еама!» —•то в этих ее сумбурных словах звучит, кроме истерической ноты, еще и нота уверенности, нота решительности, а мотив ее поступка овеян тем самым ветром обновления, что был рожден еще на страницах «Последнего циклона». Мо­ лодая героиня жаждет самостоятельности! Она уверена, что сможет сама, сама, сама! Кто же способен ей помешать? Никто и ничто. И автор впоследствии даст нам возможность убедиться в справедливости выбора героини. Или другая аналогичная ситуация. Сек­ ретарь обкома партии Алексей Иванович Жоглов тяжело переживает смерть двух людей, совсем недавно чужих ему, но ставших близкими и дорогими. Умерли старый художник Штоков и коллега Жог- лова, партийный работник Климников. Художник ушел из жизни непризнанным и несправедливо обиженным. Его работы — «негромкие» и спокойные, несколько су­ мрачные по колориту, подвергавшиеся осуждению как искажающие советскую дей­ ствительность и даже очерняющие ее,— эти работы на самом-то деле ничего и ни­ кого не очерняли, а, напротив, были испол­ нены глубокого, мудрого, а главное, прав­ дивого взгляда на жизнь. Эту истину о художнике и его картинах открыл Жоглову Климников. В итоге Алексей Иванович понимает, насколько узкими и упрощенными были его взгляды на искус­ ство, на роль художника в обществе... Однако Штокова уже не вернешь. Не вернешь и Климникова. Две смерти, две печальные ноты, две капли горя. Но зато после двух похорон Жоглов уже не тот: он как бы заново родился, прозрел. И вот уже он решительном голосом дает указание начальнику управления культуры, чтобы картины опального и покойного Штокова были представлены на отбороч­ ный конкурс зональной художественной выставки. И предупреждает, что он, Жог­ лов, лично будет участвовать в заседании худсовета. В ситуацию выбора ставит автор и других персонажей романа: молодую художницу Нельку, сделавшую однажды решающий шаг в своем творчестве и всту­ пившую на путь, который привел ее к правильному взгляду на искусство, во­ обще на жизнь; летчика Барышева, тоже однажды принявшего рискованное, но единственно верное решение, позволившее ему достойно выполнить воинский долг перед Родиной; целую группу врачей- хирургов, не раз бравших на себя всю тяжесть ответственности за жизнь боль­ ного; молодого шофера Сашку Кулика, вступившего в схватку с бандитами... Автор как бы варьирует ситуации выбора, на­ капливает их уже явно количественно, словно хочет доказать истину, не требую­ щую доказательств: ситуация решающего выбора случается у каждого человека — хотя бы раз в жизни... И становится видно, что Халов, в сущности, давно закончил роман, что он движется вместе с ним уже по инерции и никак не может остановить­ ся... Почему, зачем? Ведь он уже не тот начинающий прозаик, у которого подобную затяжку сюжета можно было бы объяснить просто неумением вовремя «закруглиться». Свобода — осознанная необходимость. В романе «Иду над океаном» Павел Халов по-своему уточняет этот общеизвестный и богатейший по смыслу философский тезис. Всем ходом повествования, итогом конфликтов, развязкой сюжетных углов он утверждает: свобода — осознанная не­ обходимость действия. Сама по себе эта мысль, может быть, и не очень яркая, но для Халова, создающего книгу о людях нового мироощущения, является опре­ деляющей. Заставляя своих персонажей действовать и как бы со стороны наблюдая за тем, как это у них получается, писатель делает очень важное для себя открытие. Уже почти перед самым финалом он обнаруживает довольно странную вещь. Практически все персонажи активно дей­ ствуют, ведут борьбу со злом во имя добра, каждый из них добивается в этой борьбе своей конкретной победы,— но во всем этом не хватает чего-то такого, что объединяло бы эти действия во всеобщее устремление.. Можно утверждать, что именно ради этого открытия, которое подразумевалось и приближалось по ходу действия романа, ради этой новой вспыхнувшей вдруг темы Халов и тянул столь долго сюжет, повторяя один и тот же смысловой мотив: конфликт — поступок — развязка; острая ситуация — рискованное решение — благо­ получный исход... Эти повторы были нужны уже не столько читателю, сколько автору. Он сам, присматриваясь и прислушиваясь к своим активно действующим персонажам, изучал их, желая постичь некую тайну, некий общий знак интеграла — и чем дальше, тем больше испытывал то самое томление духа, какое бывает в преддверии открытия, в предвосхищении озарения... Он искал — и нашел. И тотчас же стало ясно, что роман в самом деле можно заканчивать: главное сделано. Потому-то и прервалась на полуслове интрига любви летчика Барышева и Светланы, да и весь этот «роман в романе» завершен с замет­ ной поспешностью, как бы «замят». Ибо Халов спешил. Ему хотелось поскорее из­ бавиться от притяжения этой книги, теперь уже явно вчерашней для него, и, уже ни на что другое не отвлекаясь, спокойно осмыслить свою новую находку. Он пишет роман «Каждое мгновение!». Есть в нем такие строки: «Как таежники находят женьшень, так он нашел свою тему... И теперь он еще больше утвердился в правильности своего решения. Именно эта тема, разработанная в той книге, за которую он получил премию, и помогла ему стать тем, что он представляет собой теперь». Что же это за новая идея, озарившая писателя? «...Теперь не все зависело от личного характера кого-то, от его воли, от его желаний и склонностей, а заработали какие- то иные законы, управляющие жизнью и деятельностью человека, которые еще не сформулировали, но которые уже по­ чувствовали...» Вот на что замахнулся Павел Халов! Точным взглядом увидеть самую суть жизни — еще неясную, ускользающую, завтрашнюю. Показать, как эта суть проявляет себя в характере и судьбе нового человека. Сформулировать в художествен­ ных образах новые законы жизни, которым подчиняется движение современности. 163