Сибирские огни, 1986, № 10

ления справедливости, все же ему удалось создать своеобразные, невторичные фигуры противоборствующих персонажей, два из которых — полковник госбезопасности Ко. ростылев и его коллега майор Карага­ нов — знаменуют собою, кроме всего про­ чего, еще и явный для Павла Халова шаг вперед в разработке и прояснении той дилеммы, что изначально была характер­ на для его творчества и которую мы условно определили словосочетанием «дру­ зья1и враги». Новое здесь состоит в том, что автор «Последнего циклона» поста, рался дать углубленную характеристику «врага» — вплоть до его мучительных со­ мнений и тайных душевных движений в период нравственного кризиса, накануне разоблачения и самоубийства. Наверное, образ Коростылева мог быть исследован автором еще более тщательно, в результате чего вскрылись бы какие-то дополнительные нюансы, которые позволи­ ли бы уточнить сложную причинно-следст­ венную связь между объективной «жесто­ костью обстоятельств» и деградацией лич­ ности, бездумно (а при ближайшем рас­ смотрении — своекорыстно, то есть не без выгоды) подчиняющейся ходу этих об­ стоятельств. Для Халова знаменательно уже само по себе вот это «небрезгливое» внимание к персонажу отрицательному, стремление если и не понять его («по­ нять— значит простить»), то уж во всяком случае разобраться — или, по меньшей ме­ ре, терпеливо и неторопливо присмотреть­ ся к нему. Читатель незаметно вовлекает­ ся в процесс нравственного анализа со. зданных в романе коллизий, он просто вы­ нужден подключать свой собственный этический аппарат для оценки поведения персонажей и, фигурально выражаясь, го­ лосовать «за» или «против», принимая своеобразное участие в этом «процессе по делу» как добровольный свидетель об­ винения (когда речь идет о «врагах») либо свидетель защиты (когда речь идет о «друзьях»). Впрочем, тут сказался и еще не слиш­ ком высокий уровень литературного ре­ месла, достигнутый молодым автором. Па­ радокс вполне объяснимый, ибо недоста­ ток ремесла иногда приносит и пользу: наивность в искусстве — близкая родствен­ ница искренности, демократичности, про­ стоты, а изысканное ремесло, напротив, способно увлечь художника, «заманить» его в те высокие сферы, где он оказывает­ ся иногда почти в одиночестве, без живи­ тельного отклика «снизу» — от читателя, зрителя, слушателя... И дальневосточный прозаик своим романом весьма убедитель­ но подтверждает этот парадокс, вовсе не такой уж и странный. Второй роман Павла Халова — «Иду над океаном» — заметно превосходит пер­ вый по качеству литературного исполнения, по широте художественной детализации характеров и обстоятельств. Но, тем не менее, для восприятия эта книга довольно трудна: и усложненной своей композицией, и своей недостаточной «демократично­ стью»-— в том смысле, что ее персонажи по своей профессиональной принадлежно­ сти относятся к самым различным сферам: здесь и люди искусства, и партийные ра­ ботники высокого ранга, и хирурги высо­ 162 кой квалификации, кандидаты и доктора наук, и военные летчики, среди которых и полковник, и генерал-лейтенант. Каким могло быть читательское восприятие этой книги, переполненной «элитарными» под­ робностями и формально выдержанной в возвышенно-романтическом духе,— об этом можно составить представление уже по тому, как судили о ней критики-професси­ оналы. Один из них (В. Сурганов) прихо­ дил к такому, немного выспреннему, выво­ ду: «Собственно говоря, роман «Иду над океаном» представляет собой своеобраз­ ный гимн творчеству как главному смыслу и первостепенному нравственному стимулу человеческой жизни». Другой критик (С. Крившенко), недолго думая, обнару­ жил в книге и вовсе уж простую основу: «Само название говорит, что это роман о наших военных летчиках, охраняющих океанские границы Родины...» И никто не заметил, что в название книги автор вло­ жил не только прямой, лежащий на по­ верхности, но и переносный смысл. «Иду над океаном» — это метафора, выражаю­ щая прежде всего тот угол зрения, кото­ рый характеризует приподнятость пози­ ции автора, его стремление как можно ши­ ре охватить своим изучающим зрением «океан жизни», чтобы увидеть как можно больше ярких примет, свидетельствующих о той атмосфере общественного обновле­ ния, которая зафиксирована Павлом Хало- вым в романе «Последний циклон». Смысловая преемственность этих двух книг очевидна. «Последний циклон» изо­ бражал ситуацию социально-нравственного перелома. Ослепленные светом неожидан­ ной правды, герои книги были во многом статичны, и расстались-то мы с ними в тот момент, когда они еще только готовились действовать в непривычных для них об­ стоятельствах, не вполне освободившись от тяжелого наследия недавнего прошлого, не сведя еще с ним всех счетов. В этом смысле герои романа «Иду над океаном» выглядят намного взрослее, увереннее и... •раскованней, что ли. Они уже вкусили первые радости раскрепощенного духа, освободились от прошлого и всеми своими помыслами и поступками, каждым мгно­ вением жизни устремлены в будущее. На их долю тоже достается и тяжелых разду­ мий, и трудных решений — но даже эти сомнения и трудности окрашены в теплые тона, потому что порождены объективно­ оптимистическими условиями. Легко ли на душе у Марии Сергеевны Волковой, кандидата наук и заслуженного хирурга, когда она сообщает мужу своему, генерал-лейтенанту, Герою Советского Со­ юза Михаилу Ивановичу Волкову, о том, что их девятнадцатилетняя дочь Ольга’ ушла из дому? Конечно, нелегко, и прихо­ дят в голову мрачные мысли относительно собственной искренности в любви к мужу, жгут душу сомнения по поводу прочности их супружеских уз и семейного счастья, хотя внешне все благополучно и благо­ пристойно. Казалось бы — томление, реф­ лексии, душевный кризис... Но разве не компенсируется всё это объективно-поло­ жительными обстоятельствами? Ведь если Ольга кричит в исступлении: «Мама, милая, родная моя, моя хопошая. Ты же умница! Отпустите меня. Пусть я буду жить