Сибирские огни, 1986, № 10

«ушел в моря». Впечатления, встречи, раз­ думья о жизни и о себе находили отражение в стихах и поэмах, и внешне это было как будто бы главным его творческим резуль­ татом,— однако шла уже и невидимая, подспудная работа ума и воображения: накапливался материал для будущей про­ зы. Лирические впечатления молодости отстаивались, наводили на мысли и на вопросы, в ту пору еще, быть может, нераз­ решимые, и складывались, вероятно, обра­ зы и сюжеты, вошедшие затем в повести и в первый роман. Но главным «матери­ алам», добытым и накопленным в те вре­ мена, стало для Халова ощущение вре­ мени, осознание своего в нем места и назна­ чения, горячее желание поведать людям о своих чувствах и мыслях, догадках, сомне­ ниях, предположениях... Все это и постарал­ ся «до дна вычерпать» Халов в романе «Последний циклон», и поэтому совершен­ но ясно, насколько важным этапом в твор­ ческой судьбе автора явилась работа над созданием этой книги. Но это, так сказать, субъективное значение книги, имеющее смысл больше для ее . автора, нежели для читателя. Гораздо значительнее тот факт, что «Последний циклон» стал, по мнению ряда критиков и по выражению одного из них, «еще одним подтвержде­ нием новых качественных явлений в лите­ ратурной прессе». Дальневосточники знают, что такое цу­ нами,— особенно жители побережья. Где-то в глуби и в дали океана, невидимые и поч­ ти непредсказуемые, возникают сейсмичес­ кие толчки, рождающие огромную волну, которая вскоре достигает берега и обруши­ вает на него свою многометровую и мно­ готонную мощь. Герой романа «Последний циклон» Коростылев летит в самолете над разрушенным побережьем и до него не сразу доходит, что «черные семечки», рас­ сыпанные по суше на довольно большом удалении от моря,— не что иное, как иско­ верканные катера и кунгасы, выброшенные на берег гигантской волной. Сверху видны и разрушенные корпуса рыбозавода, и можно догадываться о размерах несчастья, постигшего людей там, внизу,— но Корос- тылеву некогда думать о них, он спешит домой, на день рождения к сыну... В этом эпизоде тоже есть метафора, хотя и не явная — выраженная не словес­ но, а как бы пропитывающая собою весь текст. Тайфун и цунами прочитываются как образ, отражающий другое бедст­ вие — не стихийное, но не менее разруши­ тельное, принесшее тоже немало жертв. И в числе этих жертв не только пострадав­ шие от беззакония, но и те, кому в силу драматических обстоятельств досталось быть его вершителями. Автор указывает на это прямо и недвусмысленно, подчерки­ вая равнодушие и черствость как опреде­ ляющие черты в характере полковника Ко- ростылева, начальника областного управле­ ния госбезопасности. Павел Халов подробно исследует судь­ бу Коростылева и ему подобных — от истоков до трагического финала, обраща­ ется и к довоенному, и к военному про­ шлому в поисках первопричины зла. Ав­ тор противопоставляет Коростылеву май­ ора Караганова, его коллегу и сослужив­ ца, который тоже был свидетелем и участ­ ником исторической драмы, но сумел со­ хранить и достоинство, и чистую совесть. Через точку пересечения этих двух ха­ рактеров проходят и линии судеб других персонажей романа — Сергея Журавлева, познавшего горечь жестоких испытаний, летчика Полозова, который стал жертвой необоснованных обвинений, но сумел усто; ять, не сломаться благодаря собственной твердости духа и поддержке честных лю­ дей, подобных майору Караганову. Осво­ бождение Полозова показано автором как частный случай на общем фоне торжества исторической справедливости. Но Халову этого недостаточно. Он понимает, что простое описание и констатация фактов мало чего стоят теперь, когда тема уже достаточно подробно разработана в про­ изведениях других авторов. Единственный способ сказать в этом большом и непрос­ том разговоре свое, незаемное слово — создать книгу, главным содержанием ко­ торой явится не сюжет и не событийная фабула, а нечто от них производное. Журнал «Искусство кино» опубликовал в 1982 году интервью с театральным ре­ жиссером Анатолием Васильевым, кото­ рый сказал, что «хотел бы поставить спектакль, где главное происходило бы не в диалоге и не в мизансцене, а как бы по­ верх слова и действия — в атмосфере». Такую-то атмосферу стремился создать и Павел Халов в своем романе. Атмосферу духовного освобождения, распрямления и облегчения. Размышляя над книгой «Последний ци­ клон», критик И. Мотяшов пришел к та­ кому заключению: «Основные персонажи романа — люди, желающие пользы обще­ му делу, борющиеся за него всеми доступ­ ными им средствами, неколебимо отстаи­ вающие свою правду с убеждением, что она-то и есть подлинная правда эпохи, ве­ ка, народа. И вместе с тем — это люди, стоящие на разных полюсах, фактически борющиеся друг против друга... Но прав­ да едина. Не могут быть все правы. И, значит, кто-то борется против правды, хотя и не сознает этого». Думается, именно «непреднамеренность» ошибок и заблуждений героев романа создает в сюжете то напряжение, которое воспринимается как драматизм характе­ ров и обстоятельств, и более того — как трагизм, обусловленный, конечно, субъек­ тивными, но главное — во многом и объек­ тивными факторами: общественной ситуа­ цией, ее конкретными социально-нрцвст- венными особенностями, законами и услов­ ностями. «...Современный роман, постига­ ющий правду жизни на пределе авторской искренности и творческой свободы, невоз­ можен без т р а г и ч е с к о г о элемен­ та»,—утверждает Е. Сидоров в книге «На пути к синтезу» и приходит к выводу, что художник-романист, «конечно же, ищет от­ веты на неразрешенные вопросы бытия, однако сам духовный поиск в романе прежде всего зависит от глубины пости­ жения этих проблем, от бесстрашия ху­ дожника перед лицом действительных жизненных противоречий». Думается, эти слова с полным основа­ нием могут быть отнесены и к Павлу Ха­ лову. И хотя он был уже далеко не первым из писателей, обратившихся к те­ ме общественного обновления и восстанов- 161