Сибирские огни, 1986, № 10

чек, без серебра-то и не остаешься. Чего-чего, всяких искусств на сво­ ем веку насмотрелась, всякому искусству и базарную и небазарную цену знаю, с закрытыми глазами скажу, почем нынче твои стеклышки. Этот витраж с руками и ногами оторвут, за тобой, как за снежным человеком, с ума сходить будут. Вон как чужое горе тебя вдохнови­ ло: картинку слепил — обалдеешь! От огня холод по коже, мурашки ползут, а березки-то, березки... глядя на них, никому с этим миром расставаться не захочется. Ты прав, такое вдохновение дважды не приходит, во век второй подобной, как . ты выражаешься, картиночки не слепишь. Но нет, не рассчитывай витраж обратно заполучить. Мой он, мой... А я, как вдова, черным его занавешу и черное с него никогда не сниму. Ни при моей, ни при твоей жизни никто его никогда и в глаза не увидит. А если мне самой захочется посмотреть, запрусь на десять замков и буду любоваться в полном одиночестве. Евгения Аркадьевна прекрасно понимала абсурдную несправед­ ливость обвинений, не ради лишней рамки, не ради хвалы создал ху­ дожник витраж, и не ради сведения счетов, это было то, что назы­ вается громким словом: долг, он исполнил долг перед той, которая игрой скверных обстоятельств стала ее соперницей, судьей, карой, на­ казанием, проклятием и насмешкой. Но Стас Фатьянов не смог отме­ сти несправедливые обвинения, не находя в себе на то ни сил, ни желания. Он выдохся, устал и хотел того или не хотел, но сыграл на руку Евгении Аркадьевны. — Ты бы мне того.., — замялся, снова потешно кланяясь, — то­ го... рюмку водки и квиты, ничего не попишешь — картиночка твоя. А я исчезаю. Ему поднесли стакан водки, он выпил одним махом и, расклани­ ваясь, удалился. Удалился униженный, оплеванный, порицаемый. А Евгения Аркадьевна была выше всех и всего: и гибели мужа, и мол­ вы, и обстоятельств, и тем паче своей бывшей родни: свекра, Ангели­ ны Петровны, именно бывшей родни, теперь она с ней раз и навсегда рвет все связи, все отношения, все обязанности. — Занавесьте витраж черным,— распорядилась Евгения Аркадь­ евна. Пумпянкин на лету поймал распоряжение, у него была наготове и черная, и красная, и белая, и любая другая, какая только может потребоваться, материя. ВРЕМЯ ОТ ТАНЕЧКИ Время шло к половине десятого. Крался одичавший, поздний и скучный рассвет, без солнца и утренних надежд. Тьма, сгустившаяся перед рассветом, поглощала сама себя, уступая место серо-молочной пелене. Слева мелькнул дорожный указатель — 235-й километр, его Саня рассмотрел легко, без напряжения. «Пятнадцать километров —и город,— подумал Саня, — не забыть бы о предупреждении Сан Саны­ ча, скоро пост ГАИ. От греха подальше надо тормознуть пораньше, киіюметра за четыре до города. Доберусь на своих двоих. Потом сяду на автобус — и в аэропорт. Глядишь, небо разъяснится... не мо­ жет не разъясниться...» После двухсоттридцатьпятого Саня считал уже не километры, а метры, теперь уже каждый метр осязаемо и реально приближал к большому городу. Но на двухсотсороквтором машина внезапно вста­ ла. Кончилось горючее. Этого только и не хватало для полного сча­ стья, вернее — несчастья. Надеяться на брата-шофера, что выручит топливом — дело зряшное, трасса закрыта, не попадалось ни одной встречной, когда откроют и откроют ли — неизвестно. Поэтому луч­ ше ни на кого не надеяться, кроме как на себя, на свои ноги. Он вспомнил зарок, данный самому себе: ничего не предприни­ мать поспешно. Сосредоточился. Оценил ситуацию. Не такая уж и без- 115