Сибирские огни, 1986, № 10

пальце, в золотой оправе бриллиант. В руке обуглившаяся спичка, та, от которой занялось пламя. Евгения Аркадьевна узнала сначала кольцо, это было ее кольцо с бриллиантом, потом маникюр на ноготках, это был ее маникюр, по­ том длинные в тонких морщинках пальцы, это были ее пальцы, потом узнала и руку, это ее рука держала спичку, от которой занялось пламя, нависшее над березами. Узнав свою руку, она поняла, разга­ дала смысл витража, непроизвольно прикрыла кольцо, пряча его от посторонних взглядов. Но все увидели, как она пыталась прикрыть кольцо, и поняли, что на картине изображены ее кольцо и ее рука. Хуже того, ей до умопомрачения нравилась картина, и она ничего не могла поделать с собой, огонь отмщения, бушевавший в ее душе, предать которому она жаждала и мужа, и секретаршу, был и на кар­ тине ее огнем, до последней искорки точный, настоящий, понятный и беспощадный. В эфемерном символе, абстракции заключалась вся ее правда, вся суть, все стремления. Ей нравилась картина, но не нрави­ лось то, что правда картины доступна и открыта людям, перед кото­ рыми она никогда не обнажила бы душу. Ее досада на людей едва не выплеснулась, она с трудом сдержалась, не закричав: «Убирай­ тесь отсюда все до единого. Кроме меня смотреть на витраж никто не имеет права. Нечего пялить глаза на мое кольцо, на мою руку, на мой огонь, на мою картину». Но крик, поднявшийся в неведомых глу­ бинах, в них и умер. Изможденный, опустошенный работой и вдохновением, Стас Фа­ тьянов безучастно взирал на разношерстную, разномастную, разноли­ кую толпу, сначала наэлектролизованную нелепыми рлухами, затем неожиданным зрелищем. Но его нисколько не волновали ни безмолв­ ные вопросы людей, ни их перешептывание, он точно сгорел в пламе­ ни, рожденном им самим, осунулся, побледнел, выгорела на лице по­ следняя кровь. Его беспомощность не казалась обманчивой, хотя ут­ ром он жестко и неустрашимо укротил крепкого, солидного Зукаря, а после сотворил потрясающе жуткий пейзаж. Стас Фатьянов подошел к Евгении Аркадьевне, и при народе не оставив нелепой манеры рас­ кланиваться, чуть сгибая в коленях ногй*. Заговорил каким-то утроб­ ным голосом. — Такой картиночки теперь мне вовек не сварганить. Жаль, на жлобские глаза выставлена. А славная картиночка. Таньке б посмо­ треть, хоть разок бы еще ее глазам открыться. Ты хоть мужа, Саньку, пригласи, на минутку пригласи, на картиночку взглянуть. Санька не жлоб, с понятием. Пригласишь не пригласишь Саньку? Не-ее! По гла­ зам вижу; не пригласишь. Тогда, может, так договоримся: два дня она у тебя повисит, чтоб уважить последнюю Танькину волю. А потом я витраж сниму, оттортаю Саньке на квартиру. Ты только не пережи­ вай, я тебе другой витраж сварганю, такой, чтоб нервы твои не тре­ пал, а приглаживал их. Птичек изображу. Солнышко... И денег с те­ бя брать не стану. Евгения Аркадьевна происходящее принимала всерьез и невсерь­ ез. По какой-то неразберихе ее, директора театра, насильно затащили на сцену и велели исполнять роковую главную роль, а художник, све­ кор, сестра мужа, Зукарь, Пумпянкин должны лишь подыгрывать, и прима Светлана Лаганова — сегодня только статистка, которой не срывать эти жуткие аплодисменты и не утопать в холодных, послед­ них цветах. Полным-полно набилось и других людей, так это самые страстные зрители, театральные завсегдатаи и театроманы. Сегодня суждено сбыться их заветным надеждам и ожиданиям, захлебнуться трагическим восторгом экстаза. — Ах, бессребреничек ты хороший, бескорыстным прикинулся: по­ следнюю волю исполняем и на водку денег не берем. Едва-едва вит­ раж установил, а уж обратно требуешь. Знаю, знаю кому ты его по­ тащишь, какому другу Саньке. В какой музей, в какую галерею при­ строишь. Эта галерея черным рынком называется. Ты бессребренн- 114