Сибирские огни, 1986, № 9

Толком он еще не осознавал, что произошло и почему у них не описали кошенину, но уже чувствовал своим маленьким сердчиш­ ком случилось что-то стыдное, нехорошее, унизительное и для него, и особенно для матери. Ведь если бы ничего не случилось, она бы не ходила как в воду опущенная и не отводила бы от него взгляд. А потом, по осени, председатель пришел к ним в школу и был там уже совершенно другим человеком. Он широко и открыто улыбал­ ся, по-отцовски трепал их по головам и говорил о том, как много в колхозе делается для того, чтобы люди жили еще лучше. Но Виктор ему не верил. И уже догадывался, что одни и те же люди могут быть разными, могут делать одно, а говорить другое. Этот случай, как первый кирпичик, лег в основание жизненного опыта Виктора. Он перестал верить словам и людям, слушал, а сам всегда искал скрытый, настоящий смысл. И нередко, его находил. А если не находил, думал, что просто иной человек умеет старательней скрывать свои настоящие мысли. Виктор взрослел и смотрел на жизнь прищуренными глазами, ви­ дел в ней только то, что ему хотелось видеть, что подтверждало его правоту. Но вечное недоверие, презрение к окружающим его людям начинали тяготить, ему хотелось избавиться от них, хотелось поверить. Надеялся, что поможет Любава. Не помогла. Не смогла его понять. В зоне Виктор работал на пилораме, на пару с одним разбитным и шустрым мужиком лет сорока, бывшим директором мясного мага­ зина. Мужику дали кличку Окорок, и он на нее охотно откликался. Однажды, во время перекура, когда они сидели на толстом, сос­ новом кряже, бросив под задницы рабочие рукавицы, Окорок неожи­ данно спросил: за что Виктор попал в эти далеко не курортные места. Он был шутник и говорил всегда витиевато, с юморком. Виктор, под настроение, рассказал. Окорок зашелся в беззвучном хохоте и в из­ неможении сполз на землю. По его толстому, не исхудавшему даже здесь, лицу катились слезы. Виктор опешил —что смешного? Разо­ злился и хотел уже тряхнуть. Окорока за грудки, но тот внезапно оборвал беззвучный хохот, снова забрался на бревно и, вытирая од­ ной рукой слезы, другой похлопал Виктора по колену: — Витя, милая ты моя крестьянская душа. Вопрос, который ты решал, воруя пару мешков, большинство населения давно уже для себя решило. Вера порушена. Веры, как таковой, нет. Но все ее ста­ рательно изображают. А ее нет — ширма, туман, блеф! А под ^ этим красивым покрывалом каждый хочет жить так, как ему удобней. Вот и живи так, как тебе хочется, только не забудь, надень, как на ново­ годнем карнавале, маску честного, хорошего труженика. А если бу­ дешь маяться раздвоенными российскими чувствами: доказывать кому- то или пытаться понять — ты просто сопьешься или попадешь снова сюда за какую-нибудь доморощенную глупость. Договорить Окороку не дали. Перекур закончился. Они снова принялись катать бревна и больше к этому разговору не возвра- щались. , _ .. «Может, Окорок и прав? —думал иногда Виктор.—Может, так легче? Надеть, как он говорил, карнавальную маску и успокоиться?» Нет, не получится. Сам себе не признаваясь, он хотел совсем иного: научиться смотреть на жизнь новыми глазами, хотел иметь под ногами твердую землю. Но злость, с которой он не мог справиться, мешала ему, и земля под ногами качалась. 5 Обедали мужики торопливо, наскоро. Даже Евсей Николаевич, понимая их торопливость, сдерживал себя и не заводил беседы. Дожд­ ливые дни, вынужденное безделье и постоянное, выматывающее ожи- 95