Сибирские огни, 1986, № 9

ров, но ведь это самый лучший, самый отборный хлеб, какой только вырос на полях вокруг Белой речки. По домам разошлись тоже молча. Иван переоделся в сухое, развесил сушить мокрую спецовку и оста­ новился, прикидывая, как бы побыстрее соорудить ужин. В последние дни ему некогда было заниматься домашними делами и сейчас, огляды­ вая кухню и комнаты, он видел беспорядок, запустение и ту необихо- женность жилья, какая особенно бросается в глаза в холостяцких об­ щежитиях. Опускались руки. Лечь бы на кровать, укутаться с головой одеялом и ничего не видеть, не слышать, ни о чем не думать. Особенно об оставшемся хлебе. На крыльце послышались шаги, волгло зашебаршил дождевик — пришел Яков Тихонович. Он щурился от света, долго раздевался и разу­ вался у порога. И лишь пройдя к столу, устроившись на лавке, спросил: — Не управились? — Сам знаешь, чего спрашивать. — Да, тут и спрашивать нечего. Обмарались вы, ребята. Прямо скажем — обмарались. Иван не отвечал. Яков Тихонович больше ни о чем не спрашивал. Они молчком поужинали, улеглись, но Яков Тихонович вдруг соскочил, включил свет и, поддергивая большие сатиновые трусы, решительно взмахнул рукой. — Нет, Иван Яковлевич, скажу я все-таки тебе. Терпежа нет мол­ чать. Иван лениво откинул одеяло, приподнялся на подушке. Не хотелось ему сейчас слушать отца. Владело им в эту минуту полное безразличие ко всему. И еще чувство беспомощности. Словно на глазах горел дом, а под рукой ни ведра, ни лопаты. И оставалось лишь одно — стоять и смот­ реть. Яков Тихонович еще раз поддернул сползающие трусы, прошелся по комнате. Видно было, что изо всех сил он сдерживает раздражение, за­ гоняет его внутрь, собираясь говорить спокойно и рассудительно. — Скажи мне, Иван Яковлевич, хоть один валок вы нынче положи­ ли? А? Ни одного! Все напрямую убирали. А почему? Да потому, что хлеб чистый. А почему он чистый? Да потому, что по парам сеяли. А от­ куда пары? Их ведь нам не дают иметь. План! Засевай и точка. Сколько ругани было, сколько нервов мы с председателем истрепали! Тебя ни одним боком не коснулось. Тебе уже готовенькое дали. — Батя, не мое это дело — за пары воевать. Не мое! Ваше дело с председателем. Вы мне — условия, я вам — работу. Что неясного? — А работы-то твоей нет! — И условий тоже нет. — Не пойму тебя, Иван, не пойму. Тот еще дальше откинул одеяло, вскочил с кровати, следа не оста­ лось от недавнего безразличия. — А Федора кто воспитал? Кто его воспитал единоличником? Гони гектары, а там хоть трава не расти. А вопрос с техобслуживанием кто до сих пор не решил? Тоже я? — Ну, единоличником-то и ты был, совсем недавно. Иван осекся. — И если уж по совести, то и на Федора шибко кивать не надо. Он вам всем троим сто очков вперед даст. Требовать легко. Вынь да положь. Это и дурак может. Иван шлепнул себя ладонью по лбу и сел на кровати. Его словно озарило. Только сейчас. Понял, чем он так раздражает отца. — Батя, вот теперь мне все ясно. — Что — ясно? — А почему ты мной недоволен. — Так, интересно. — Очень даже интересно. До меня только теперь дошло. Ты сам прекрасно знаешь, что я прав. Не манны ведь небесной прошу — поло- 77