Сибирские огни, 1986, № 9
поля, оно бы, наверное, со звоном раскололось. Но гул и грохот ползли вширь, вверх не поднимались. Чем тяжелее была работа, чем больше она пугала своими размера ми, тем цепче, внимательнее становился Иван. Он даже внешне менял ся. Двигался резко, порывисто и похудевшее лицо, припудренное мел кой пылью, казалось постоянно сердитым. Огурец и Федор, давно его знавшие, этой перемене не удивлялись, а Валька никак не мог пога сить вопросительного взгляда. Ему казалось, что Иван сердится имен но на него, ведь как он ни старался, одна промашка следует за другой. С самого начала не повезло: в первый день сломался комбайн. Хорошо хоть под вечер. Иван и Огурец помогали ремонтировать при свете фар. Федор отказался. Посмотрел на них, хмыкнул и молчком уехал домой на мотоцикле. А на следующий вечер, также при свете фар, они втроем таскали палатку вдоль колдобин, скидывали на нее колоски и когда закончили, когда едва дотащили палатку до места, то боялись смотреть в глаза друг другу. Очень уж много было зерна. Иван сквозь зубы ругался, Огурец молчал и сопел, а Валька мечтал только об одном — завтра же отличиться, сделать такое, чтобы Иван похвалил его Отличился. Сегодня зазевался и не заметил, как отъехала машина от комбайна, шнек не выключил, и зерно ручьем полилось на землю. Сначала Валька увидел перекошенное лицо Ивана, его раскрытый рот — крика из-за шума моторов не было слышно — а уж потом только заметил, как валится на землю зерно. Судорожно заглушил мотор и сидел на мостике, дожидаясь, когда подбежит Иван. Тот перестал кри чать, подошел вплотную к куче зерна и долго молчал. — Иван... я это... подберу, у меня ведро есть,— суетливо заторо пился Валька, схватил ведро и стал спускаться. Иван не отвечал. Смотрел на Вальку, который ползал на карачках и пригоршнями собирал зерно. — Я сейчас, быстро... Иван едва себя сдерживал. Безобразная пахота Огурца, Валькина неумелость, равнодушное хмыканье Федора на все, что не касалось его лично,— это скатывалось в один большой, тяжелый ком, перед которым Иван терялся. Хотел, желал делать одно, а невидимая, тяжелая сила поворачивала по-своему. Он никак не мог с ней совладать. — Да в бога мать! — Не сдержался все-таки! — У тебя откуда ру ки растут? Валька поднял растерянные глаза и растерянно улыбнулся. — Руки, говорю, у тебя откуда растут? — не мог остановиться Иван. — Я же нечаянно... —Валька снова улыбнулся. От этой улыбки Ивана передернуло. Понимал: еще немного и сор вется. Тогда круто повернулся и побежал к своему комбайну. До обеда работал, словно заведенный, не глядя, как обычно, на комбайны Огурца, Вальки и Федора. Не хотел глядеть. Полностью отдавался только себе, только своему делу. Чувствовал комбайн, чув ствовал землю, чувствовал хлеб, стоящий перед ним ровной стеной. Вот так бы и работать, за самого себя. Впервые за эти дни он пожалел, что работает не один. На краю поля показалась телега, на которой Евсей Николаевич привозил обед. Один за другим замолкали моторы комбайнов. На поле легла непривычная тишина. Слышно было, как под ногами хрустит стер ня. Дышалось легче. И вдруг в тишину, внезапно установившуюся, также внезапно вплелись далекие, печальные звуки. Они опускались сверху, плыли к земле, теряя по дороге громкость, становились неясными, смут ными, но именно поэтому особенно сладко и тревожно ложились на ду шу. Иван вскинул голову. В прозрачном небе колебался темный, жу равлиный клин. Распадался, снова выстраивался и торопился, уходя на юг, прокалывая темным острием небесную синеву. Иван опустил глаза и тяжело пошел к подводе, где Евсей Николаевич уже разливал суп по мискам. 53
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2