Сибирские огни, 1986, № 9

Жизнь раздвоилась. Любава ненавидела свое тело, оно казалось ей чужим, растоптанным и раздавленным, будто валялось в грязи. Оно бы­ ло, противным еще и потому, что готово было все повторить. Душа кор­ чилась, кричала, а тело не понимало ее и знало, что последнее слово останется за ним. Она еще писала Ивану письма, получала ответы, а сама уже твер­ до знала, что между ними все кончено. Как острый березовый клин рас­ калывает крепкую чурку, так и Виктор Бояринцев врезался между ни­ ми, расталкивая в разные стороны. Через несколько дней после поездки он пришел к бабе Нюре, у ко­ торой Любава снимала квартиру. Без предисловий предложил выходить за него замуж. Не дожидаясь ответа, спокойно, словно речь шла о пу­ стяке, сообщил: — Откажешься — вся деревня будет знать, как мы в кабине ночева­ ли. — Я... я на тебя в суд подам! — Не пугай. Для суда справки надо собирать. А ты не побежишь — стыдно. А я скажу, что полюбовно... Я тебя давно выбрал, давно выгля­ дел.— Усмехнулся.— Про любовь разве сказать? — Резко поднялся.— Не верю я в,сопли-мОпли! Ухаживанья-провожанья... Хреновина на по­ стном масле. Я сразу! И не выпущу! Ты знай! А жить будешь, как у Хри­ ста за пазухой. Подумай. Твердым, деревянным был его напор. Он без особых усилий сминал слабое Любавино сопротивление. Но самое страшное заключалось в том, что ее тело поддавалось быстрее, чем душа. Через несколько недель Любава согласилась стать женой Виктора Бояринцева. Если судить посторонним взглядом, мужем он был, по сравнению с другими, не совсем уж плохим. Но чем дольше они жили, тем больше боялась его Любава. Боялась внезапных вспышек злости. Даже не зло­ сти, а выношенной ненависти. Глаза распахивались и кровянели, губы вытягивались, тончали, а кулаки так крепко сжимались, что белели ко- занки,— в такие минуты на него страшно было смотреть. А Виктор распалял себя, доводил до крайней точки и будто не говорил, а пле­ вался: — С-с-суки... с-с-сволочи... Он мог сказать такое о ком угодно. Поначалу Любава пыталась спорить, доказывать, что нельзя всех подряд стричь под одну гребенку. Виктор молча выслушивал, наливался и молчал. А однажды ответил ти­ хим, прерывающимся шепотом: — Кому верить? Ну, кому верить? Все одним миром мазаны, все под себя гребут. Все! Старый председатель вон разорялся — народное добро не бережем, а сам любовнице, этой, из управления, колхозное зерно и дрова отправлял. Я сам два раза возил! — А зачем тогда возил? Отказался бы. — А он бы меня потом с машины вышиб. Не знаешь, как это дела­ ется? Да ты сама-то... чего, спрашивается, Ваньку не дождалась? Люби­ ла, поди. А прижал покрепче и раскололась. Что, не так? Он выжидающе помолчал и уперся в Любаву взглядом. Она плака- ла. В деревне Виктора не любили. Побаивались. Люди чувствовали его злость, хотя внешне он ее почти никогда не показывал. Только при Лю­ баве она прорывалась откровенно и ярко. Внезапные вспышки повторялись все чаще. А после них Виктор впадал в другую крайность, просил: — Ты помоги мне. Помоги поверить. Ведь не все они сволочи, а? Но это было реже. Как ни билась Любава, как ни старалась, она не могла понять сво­ его мужа, а значит, не могла и помочь. Да и устала, измаялась жить с человеком, который никому не верил. Даже ей. И тогда Любава^ как к спасению, как к надежному берегу поплыла к прошлому, к своей памя- 54