Сибирские огни, 1986, № 9

сколько возьмешь? Двадцать стаканов—тридцать?.. Ирка! Поищи там мешочек полиэтиленовый! Он сам отмерял орехи. Так лихо действовал — Генриетта подумала: «Вот бы его к прилавку... как того артиста из музкомедии». Она вошла в роль. Не старалась специально, естественно включилась. — Виталий, Виталий!—урезонивала деверя.— По сорок копеек! А то не продам. Что я —живодерка? — Она не живодерка! Глядите на нее! Любуйтесь! Цветите, юные, и здоровейте телом! Можно сказать, с доставкой на дом — и по сорок. Да на базаре, у этих, какие стаканы — видела? Рюмки! Они их по инди- видуальному заказу делают. А здесь — бадья! Не-ет, только шестьдесят. Мы тоже не живодеры. Последней пришла пугливоглазая театроведка. Генриетте обрадова­ лась пуще всех. Как будто и не видела ее сегодня на рынке. Орехов театроведке уже не хватило. Остались только шишки — с полведра. Разбушевавшийся Виталий хотел было продать их пугливоглазой по четыре штуки на рубль, но Генриетта решительно воспротивилась. — Осатанел?! Стакан орехов с четырех шишек набирается, сама вымеряла. Это что же, по рублю за стакан? — Она вытряхнула шишки в сумку театроведки (у той была просторная спортивная сумка на ремне) и вовсе отказалась от платы: —Не возьму и не возьму! А будете настаивать, и ночевать не останусь. Уйду вот на вокзал. Театроведка, в свою очередь, половину шишек вывалила тут же на стол — угостила всех. И чудесный получился вечер. Дамочки эти, влюбленные в деверя, и к Ирине относились с неж­ ностью. Прямо каждое движение бровей ее ловили. Икру баклажанную нахваливали так, словно хозяйка сама ее готовила. А Виталий вдруг хлопнул себя по лбу: — Бабы! Да у нас же клюква есть! Он сбегал на балкон, принес полное ведро отборной клюквы. — Знаете, как досталась?.. Утром позавчера звонит кто-то под дверью. Я только встал, пардон, в неглиже еще. Открываю — стоит не­ знакомый мужичок, после ба-альшой, видать, поддачи. Клюквы надо? Ведро? А я знаю: надо — нет? Крикнул Ирину. Она халатик накинула, выходит. Почем? — спрашивает. Мужик говорит: двадцать пять рублей. А эта руки в бока уперла — и высокомерным тоном: сдалась она мне по двадцать пять, когда ее на базаре по тридцать продают. Не врубилась спросонья, поняли! Не дошло до нее, что мужик дешевле предлагает! А дядя с похмелюги страшной — тоже не врубается. Ну, давай,— говорит,— за двадцать. Завал! Двадцать рублей ведро. А клюква, глядите какая — виноград! Нарымская! Засиделись гостьи, как и предсказывала Ирина, до полуночи Виталий потом заказал такси, развез их по домам. 4 * * * На другой день Генриетта возвращалась в деревню. Тряслась в рейсовом автобусике по избитой гравийке. В сумке, лежавшей на коленях, неприлично бренчала мелочь. Вчера туристы насыпали ей пригоршню серебра да медяков, а обменять на бумажки Генриетта их не успела. Она поплотнее прижимала сумку к ногам. Выручка — двести сорок рублей с копейками — вся лежала там, завязанная в платок- Двести сорок... Значит, останется теперь долгу триста сорок. Это за корову только. А еще сто восемьдесят за поросят. Виталий вечером спросил ее про долг за корову, она и ответила — пятьсот восемьдесят. А ведь поросята им обошлись по девяносто рубликов за голову. Весен­ ние поросята дорогие. Это после осеннего опороса многие хозяева давят их и выбрасывают. Потому, что осенние за зиму почти не выра­ стают и никакой, получается, разницы нет, что осенних, что весенних 39